Но… как говорится, не скажи «гоп». Не знал Гизатуллин, что обрушилось бы на его голову уже сейчас, не покрой это «плантаге» спасительный чих. Тело в желтом сатине ринулось вперед. Длинный палец стремительно взметнулся над классом.
— Нох айн маль!!
В классе вдруг — две дюжины истуканчиков. Застыли. В соседней комнате учитель пения нажимает одинокую клавишу пианино, выбивает отчего-то который раз одну и ту же ноту. В застоявшуюся тишину класса капает из-за стены: «маль, маль, маль…» Выше крыши, как говорится, не прыгнешь. Ладно. Нох айн маль так нох айн маль, гори она ясным пламенем…
Растекающимся, совсем уж по-девчоночьи жидким голосом Гизатуллин опять вляпался в ту фразу. Потянул.
— Колаямбу… янбу… янбу… Колаямбу арбайтэтэ ауф айнер…
Эх, понесся!
— Ауф айнер плантаге ин Африка.
…Голос Желтой рубахи был как гром среди ясного неба. Он был как из трубы, он был трубяной, то есть это… трубный! И костлявый палец чуть не вонзился Гизатуллину прямо в лоб, повыше бровей — туда, где родилось злополучное «плантаге». Это было дело.
— Плантаге или плантэжэ?!
Вот так спросил. Страстно спросил. Даже несгибаемый Альтафи всполошился; он, известно, чудак — во все приметы верит: сейчас же сплюнул через плечо и крепко потер себя под мышками.
Гизатуллин, конечно, под таким громом остолбенел. Застыл он от такой трубы. И рот позабыл захлопнуть; а когда захлопнул, оказалось — язык забыл прибрать; но вскрикнуть Гизатуллин уже не посмел, вякнул только. Потихоньку вякнул, под нос себе… И белый стал. Но тут Желтая рубаха очень себя проявил, что он вообще-то человек добрый, если, конечно, копнуть; подождал, например, пока Гизатуллин из белого стал бурым, то есть не совсем, но местами. В бурых, скажем, яблоках. Потому что когда человек делается совсем белый, с ним разговаривать трудно. Его держать надо, чтобы он не упал. Он это может, когда белый. А вот когда он уже бурый, значит, все в порядке.
— Пэвтэряй за мной! — сказал трубный голос Гизатуллину.
Гизатуллин, хоть и был в бурых яблоках, но что к чему, не понял.
А голос теперь был немножно другой. Он не трубил, он щелкал. Щелк-щелк. В кабинете физики есть такая машина; говорят, она электрический ток делает. У машины этой есть большое белое колесо, и если его покрутить, то металлические щетки (они там, на этой машине, тоже есть) делают щелк-щелк. И пахнет чем-то, легким таким, безвкусным. Говорят, это называется озон. Когда учитель по немецкому вертит своим пальцем и шевелится под желтой рубахой, кажется, он тоже ток делает. Может, правда? Щелк-щелк… И пахнет вроде; озон этот… а?