А в это время Зарифуллин шагал вдоль плетня, завязывая самое начало трудной беседы с симпатичной девушкой Ниной Комиссаровой. Нина отстала от подружек очень легко, без усилий. Смелая такая, прямо интересно! Нет, она уже не девчонка, это, можно сказать, уже взрослая девица. Потому что в нос Зарифуллину попал какой-то сладкий запах — видать, пудра-помада, не иначе. Беседа же завязывалась примерно так.
— Любют тебя в деревне-то, а?..
Симпатичная девушка Нина ответ повернула весьма круто:
— А что? Разве я того не стою?
Зарифуллин запнулся о здоровенный узелок, нить беседы резко оборвалась. Чего теперь говорить, бес его знает, в голове пусто… Преподаватель педагогики объяснял, что сперва в голове у человека образуется мысль (само собой, «в результате какого-либо раздражения»), потом эта мысль превращается в слова. У Зарифуллина, как назло, мыслей нету ни одной, и в слова превращаться нечему. Что делать?
— Альтафи говорил… ну, Халимов. Знаешь Халимова? Я, мол, хочу Нине Комиссаровой чего-то сказать, понятно?
Слава богу, основная задача, кажется, выполнена. Хе, вот и пришли, Нина остановилась у ворот… улыбнулась. Зарифуллин как-то сразу это приметил, хоть и темно было; точно, улыбнулась.
— А ты что же: в роли мальчика на побегушках?
Фу, черт! Теперь на это еще чего отвечать? Ну, удружил Халимов! Сам-то небось где-нибудь поблизости таится, за домом либо за плетнем, подслушивает, караулит.
— Нет, зачем? Друзья все-таки, ну… вообще…
И тут случилось. Неизвестно что, но только что-то такое, будто в земной шар врезалась вдруг здоровенная шальная комета (Икар, может!) или… Нет, просто Нина взяла пальцы Зарифуллина в свою теплую ладошку, сжала… хорошо еще, вымыл он руки перед концертом, оттер с мылом начисто!..
— А ты… ты сам-то разве не достоин… разве тебя нельзя полюбить?..
Вся кровь у Зарифуллина точно свернулась и просыпалась сверху вниз, минуя ослабшие колени. Он прислонился к столбу, моргнул вяло, оглушенно… Нина повторила:
— А тебя разве нельзя полюбить?..
И вправду, разве сам Зарифуллин того не достоин?! Почему же это он не достоин, а может, очень даже достоин. Эх, ты, Халимов, эй, Галиев-абый, слышите, чего это вдруг он не достоин, а?!
Нине, между прочим, оказывается, уже семнадцать лет; на самом деле ведь взрослая, он тогда еще, раньше, подумал — точно! Трудно Зарифуллину разговаривать с Ниной, ему приходится усиленно пыхтеть, шмыгать и так далее, нос у Зарифуллина покрывается потом и, естественно, тут же закладывается на холодном вечернем ветру. Теперь Зарифуллин вынужден обходиться без носовых звуков, отчего язык Зарифуллина, само собой, не становится более красочным: