– Я бы выдал тебя как надо, даже закатил бы пирушку, но Компания не дает шахтерам второго выходного за целый месяц, кроме похорон и увольнений. Утром я арендую старую лошадь мистера Мерфи и перевезу твой сундук. Хорошенько освойся там. Не бойся. Он отвезет тебя к священнику, и уже к вечеру ты станешь миссис Чарли Фрейзер. Иди к будущему мужу. Давай, уже поздно, – Па взмахнул рукой. – Не заставляй его ждать.
Его слова упали мне в уши, словно тяжелые глыбы, рухнувшие на грудь.
Па отдал мне чистый платок, постиранный мной этим утром.
Я скомкала его во влажном, трясущемся кулаке и от большого напряжения то разглаживала, то снова сжимала его.
Отец направился к дому и, взявшись за защелку, остановился у порога. – Теперь ты принадлежишь Чарли Фрейзеру, – сказал он, опустив плечи.
– Я принадлежу этому дому и своей работе! Не забирай у меня книги. Пожалуйста… Па, не отдавай меня, – я встала на колени, протянув руки к небу. – Позволь мне остаться, – шептала я охрипшим голосом. – Прошу тебя. Па? Господь Всемогущий, умоляю…
Дверь плотно закрылась, а за ней остались мои мольбы о помощи и луч надежды. Я хотела убежать, загнать себя в темные, мерзкие, холодные земли штата Кентукки и безвозвратно исчезнуть в них.
Прижав сложенный платок ко рту, я заметила, как от страданий моя рука покрылась темно-синим цветом.
* * *
Он покраснел как помидор.
Прикосновения были хуже укуса змеи. По крайней мере, складывалось такое впечатление, когда мой шестидесятидвухлетний муж, Чарли Фрейзер, впервые попробовал испустить пламенное семя прямо в меня. Сопротивляясь, я выбила подушку, которой он накрыл мою голову.
– Тише, – прошипел он. – Успокойся, синий дьявол. Не хочу видеть твое мертвецкое лицо. – Будто защищаясь, он начал входить в меня, зажав рукой мой рот и глаза.
Под таким напором я изгибалась как могла, кусалась и царапалась, задыхаясь от страха и ярости, топором висящих в воздухе.
Он барабанил по животу, щипал за грудь и бил по голове до полного изнеможения.
Когда он вошел во второй раз, седые волосы упали на его розовую морду похотливого кобеля.
Я очнулась, лежа на холодном грязном полу. Неподалеку послышался чей-то голос, но мне не удалось выдавить из себя ни слова. Принесли одеяло, и снова наступила беспросветная тьма, которую рассеял уже другой голос.
Пытаясь поднять веки, я кое-как открыла наполовину только один глаз и с большим трудом распознала лицо отца.
– Па-а, – выдавила я из глотки, протянув руку, и от прилива сильной боли закричала, успокаивая опухшую руку.
– Доченька, не шевелись, – он приподнял мою голову и поднес ко рту кружку. – Выпей. – Часть губы разнесло до носа, из которого что-то текло до самого подбородка. Па вытер лицо рукавом пальто, слегка наклонил кружку и снова дал мне отпить. Я закашляла от вкуса виски и слюны, чувствуя, как все тело пронзали тысячи языков пламени, сжигая нежные десны и разбитые губы.