. Миллар, применявший и развивавший концепцию четырех стадий, следовал теории Смита, утверждая, что дифференциация имущественного положения стала значительной уже на второй стадии — «после того, как человечество открыло для себя выгоду приручения пастбищного скота», что имело последствия для общественной и политической иерархии:
«Власть, проистекающая из богатства, не только более значительна, чем та, которая приобретена за счет личных качеств, но и более устойчива и постоянна. Необычайная одаренность, будь то телесная или умственная, может существовать только в течение жизни ее обладателя, а ее продолжатели в той же семье случаются редко. Но человек обычно оставляет свое состояние потомству, а вместе с ним и все применявшиеся им средства подчинения. Сын, наследующий имение отца, получает все возможности сохранить то же общественное положение; наряду с этим сохранившаяся влиятельность растет день ото дня и становится все значительнее от поколения к поколению»[128].
Это очень наглядно подтверждал пример вождей. По мере увеличения состоятельности человеку становилось проще поддерживать свое руководящее положение и во многих случаях делать его наследным. Будучи богаче других, он имел «больше власти, чтобы вознаграждать и защищать своих друзей и наказывать или подавлять тех, кто вызывал его раздражение или недовольство»[129]. Таким образом, у остальных людей было основание добиваться его милости, что вело к росту числа приближенных «великого вождя, или короля»[130].
Монархии, обычно наследные и с самыми разнообразными названиями лидеров — короли, цари, императоры, ханы, вожди, султаны, фараоны, шейхи и пр., — действительно стали архетипическим способом политического руководства на многие тысячелетия[131]. Они были исключительно разнообразны в том, что касалось деспотизма, произвола, уважения к закону и готовности делиться определенной частью власти[132]. До прихода к власти во Франции Наполеона Бонапарта монархи всей Европы (но уже не Великобритании) заявляли о том, что они властвуют по «праву помазанников Божьих». Однако, как заметил С. Э. Файнер: «Сразу по восшествии Наполеона на престол этой убеленной сединами политической формулировке пришлось обороняться. Теперь казалось, что любой встречный и поперечный может явиться ниоткуда и взять власть в государстве, если, конечно, не поленится изобразить это так, будто он сделал это по воле народа»[133].
Британская «исключительность»
До девятнадцатого века конституционная монархия и широкие гражданские права были относительно редкими явлениями. Самым ярким исключением была Англия — а впоследствии Великобритания, — представлявшая классический пример крайне постепенной трансформации наследного правления от абсолютной к конституционной монархии, власть которой к двадцатому веку носила уже чисто символический характер. Это называли «демократией в рассрочку», хотя те, кто делал плановые взносы, вряд ли имели в виду достижение полной демократии. Чаще всего, как в случае с принятием британским парламентом законов о расширении избирательного права в девятнадцатом веке, совершая очередной реформаторский шаг, они были уверены, что заходят максимально далеко, и дальнейшее продвижение по этому пути будет чревато попранием личных свобод и верховенства закона