– Теть Зин, – начал багроветь лицом Павел.
– А ты держись подальше от моей Катьки, голодранец, – нелогично закончила женщина и скрылась за забором.
– Ты это, Альберт, даже не думай и не слушай всяких дур. Этот дом всегда будет и твоим тоже. – Павел затушил сигарету и запулил окурок в ведро.
– Да я не думаю, – успокоил его я.
– Вот и правильно, – отозвался Павел, подходя к козлам для распилки дров, – давай лучше помогай.
После обеда, когда с хозяйственными заботами было покончено, я спросил Клару об оставшихся от матери документах.
– Тебе зачем? – удивилась она.
– Посмотреть хочу, может, что интересное найду, да и о матери повспоминать охота, – добавил я в голос сентиментальности.
О новоиспеченных родственниках хотелось узнать побольше, поэтому я с азартом принялся копаться в чемодане с документами, что выставила передо мной сестра.
Из интересного удалось выяснить, что мать Альберта была из обрусевших немцев. После войны она сошлась с немецким военнопленным и родила от него двух детей. В документах даже его фотокарточка нашлась с надписанным именем – Альберт Взидриц. Но в пятьдесят пятом Взидрица репатриировали, и более о нем никаких известий не было. Спустя два года Марта вышла замуж за Анатолия Чапыру, который работал вместе с ней на заводе, он Альберта с сестрой и усыновил. Но брак был не особо долгим. Сперва погиб отец семейства, несчастный случай на производстве, а спустя пять лет слегла от болезни и Марта. После смерти матери Кларе позволили оформить на брата опеку, так как ей уже исполнилось восемнадцать и она числилась машинисткой на заводе.
Перебирая документы, я также наткнулся на несколько коротких записок, написанных на немецком языке. Вот только этого языка я не знал и теперь размышлял, как из них выудить информацию, которая могла пролить свет на историю моей нынешней семьи.
Попросить перевести их сестру? Но это означает раскрыть себя, на что я пойти не могу, ведь это однозначно обернется для меня полным крахом. Придумать амнезию? А вдруг это где-нибудь всплывет и помешает мне в будущем? Да и амнезия какая-то странная получается – русский язык почему-то не забыл, а вот второй родной – немецкий – утратил, да еще и по-английски заговорил, о последнем, конечно, можно не упоминать, но все равно объясняться и как-то изворачиваться придется. Нет, рисковать я не буду, и так хожу по краю. Да и если я записки переведу, то что мне это даст? Немецкий я все равно не знаю, так что за родственника долго выдавать себя не удастся.
Сложив документы обратно в чемодан, я вышел во двор. На свежем воздухе лучше думалось.