– Нет.
– Это сложно, Цукерхен… Это очень сложно. Но когда Джесси уедет, тебе придется уехать с ней.
– Совсем одной?
– С вами поедет Ральф. И его тетушка, чтобы вести хозяйство.
Его голос дрогнул. Фредерик зажал рот ладонью и зажмурил на миг глаза. Девочка молча смотрела в сторону, сжав в свободной руке вафельный рожок. Отец купил ей сразу три шарика и все они сейчас таяли, заливая липкой массой онемевшие пальчики.
– Я не хочу уезжать, – решительно сказала она. – Я не хочу подружек и мальчиков. Я не люблю их глупые дни рождения! Пусть Джессика заберет мое имя и уезжает. Я остаюсь с тобой!
– Верена, – сказал отец и присел, и она увидела в его голубых глазах озера; в них было столько боли, что даже девочка сразу все поняла. – У тебя всегда будет имя. Мое имя, ты понимаешь?.. Когда ты вырастешь, ты поймешь, как много значит, иметь подобное имя. Ты веришь мне? И тогда ты поймешь, почему мне пришлось так сделать…
Он опустился на колени, он плакал.
– Ви, любимая, я прошу тебя: верь мне, ладно? Просто поверь, пока сама не поймешь!
Ее рука дрогнула, безвольно опустилась вдоль тела. Подтаявшее мороженое упало в мелкий песок…
СЕЙЧАС.
Гамбург.
Я проснулась рывком, в позе эмбриона. Проснулась, заставила себя убрать ладони от головы. Опять снился сон, старый мерзкий сон… Лишь чудо, что я тогда не лишилась глаза… Я потрогала шрам у виска; едва заметный, – под самым ростом волос.
И лишь потом села. Сознание медленно возвращалось в Здесь и Сейчас. Крики чаек, что бросились на мороженое, едва не растерзав нас с отцом, стихали.
Я вспомнила сегодняшний день. Джесс в роскошном вечернем платье. От ценника валил дым. Она была красива, как никогда. Словно в тридцать два красота начала распускаться по-настоящему. И Филипп, ожидавший ее внизу, пробормотал:
– О, боже!.. Как ты прекрасна!
– Заткнись, – сказала она.
Сказала сжатыми в полоску губами, словно боялась: стоит приоткрыть рот, истерика выплеснется на волю. Филипп отшатнулся. Визажистка и парикмахерша смущенно проскользнули за дверь.
– Это невыносимо! – сказала Джессика. – Как он смеет не приезжать?!
Белые кулаки дрожали.
– Будь ты проклята, – сказал Филипп и так сильно дернул ее за локоть, что она едва удержалась на каблуках.
– Повеселись там, как следует! – сладко сказала я. – И улыбайся: ты – победительница!
И потом мне снова снился проклятый сон. Чьи-то руки разжимали мне пальцы, я кричала, цепляясь за сутану отца, а голос Джессики – ласковый и слащавый, все повторял:
– Не папочка, детка, а пресвятой отец. Твой дядя Фредди – священник, у них не может быть деток…