И еще: неважно, вернется Сохатый из столицы в родную Волчанку или сгинет без следа. Важно, чтобы тут, в Москве, он не вел ни с кем длинных задушевных бесед. Вот это вот самое главное и есть: чтобы он, сундук двухметровый, ненужным людям лишнего не наболтал.
И вот — пожалуйста. Мало того что Сохатый уже почти полчаса торчит в этом магазине, так теперь туда еще и братва пожаловала.
Нет, конечно, Сохатый — мужик крепкий, и при прочих равных условиях вот эти четверо мордоворотов были бы ему на один зуб — так, легкая разминка перед настоящим делом. Даже в Волчанке, где мало кто из мужиков жалуется на здоровье, о нем ходили легенды. Захар однажды своими глазами видел, как Сохатый одним ударом кулака свалил с копыт осатаневшего племенного быка, который удрал от зоотехника и битых полтора часа носился по всей Волчанке, распугивая народ. Так что если братки и впрямь приехали в магазин, чтобы потолковать с Сохатым, то их ожидал сюрприз.
Хотя Москва — это тебе не Волчанка. Вряд ли братва явилась с пустыми руками. Ведь чего только на свете не навыдумывано! Электрошокеры всякие, газовые баллончики, шприцы со всякой дрянью и даже пневматические пистолеты, чтобы этими шприцами стрелять. Свалят с ног, как того племенного быка, спеленают, упакуют, отвезут в тихое, укромное местечко и там, никуда не торопясь, вытянут из него все, что знает. А знает он, сука здоровенная, много. Своим землякам он этого не сказал, жлобина такая, а этим скажет как миленький. Потому что церемониться с ним здесь не станут — если понадобится, жилы будут тянуть, а то просто вкатят дозу какого-нибудь наркотика, и дело в шляпе.
Этого нельзя было допустить. Для этого Захара с Горкой сюда и послали. Дело было нелегкое и, похоже, опасное, но и наградить их обещали по-царски. Так что.
Раздумья Захара были прерваны неожиданным появлением на тротуаре одного из братков. Появился он не совсем обычным способом, а именно вылетел спиной вперед сквозь двойную зеркальную витрину, в водопаде стеклянных осколков, с грохотом, дребезгом и звоном — вылетел, как будто им из пушки пальнули, смачно шмякнулся спиной в слякотное месиво на тротуаре и замер, распластавшись, как пустой мешок, неподвижный и весь в зеркальных блестках, как эстрадный певец в сценическом костюме.
— Ни хрена себе! — отреагировал на это диво таксист, который, хоть и прожил всю жизнь в Москве и всякого насмотрелся, явно видел такие номера только по телевизору.
Зато Захар с Горкой видывали и не такое и ни капельки не удивились. Ведь там, внутри, находился не кто-нибудь, а Сохатый. Что ему какая-то витрина, пусть себе двойная и сделанная из закаленного стекла? Однажды Сохатого по пьяному делу занесло на строительство коровника, который возводили заезжие шабашники, и бригадир этих самых шабашников что-то не то ему сказал — обидное что-то и даже, наверное, оскорбительное, потому что Сохатый, хоть и был, как все по-настоящему сильные люди, миролюбив и добродушен, взял и закатал этому типу хорошую плюху — без затей, в грудину, чтоб, чего доброго, не убить. Так вот, получив от Сохатого эту «благодарность с занесением в грудную клетку», шабашник своей широкой спиной проломил не какую-то там витрину, а кирпичную перегородку. Грудную кость Сохатый ему сломал кулаком, а ребра, четыре штуки, не выдержали, когда бедолага стенку таранил. Сюда же и сотрясение мозга — шутка ли, такая куча кирпичей и все по башке!