Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:
— Папиросы Театральныя, десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! — пожаловался я девушке.
У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.
— Кстати, а вас не Ирина зовут?
Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой — мол, нет, не Ирина.
— А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, — широко улыбнулся я. — Как там у классика? Оставим себе от старого мира, только папиросы «Ира»! Или не так?
Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:
— Какого классика?
Ах ты моя милая! Ну вот, ты уже начала говорить.
— У Маяковского, у Владимира Владимировича.
— А что, этот паяц уже стал классиком?
Ты что, дорогая, не любишь самого революционного поэта? Надо исправляться. Владимир Владимирович столько положил таланта для рекламы «Моссельпрома»! Тьфу ты, какой «Моссельпром»? Он же появится вместе с нэпом. Если она гимназистка, то надо убалтывать чем-то другим.
— Мне тоже больше Кондратьев нравится, — начал я уходить от темы. — Вот, послушайте:
— Тяжела наша жизнь и сурова.
Избегают мужья сатиресс.
Я всечастно должна быть готова,
Что супруг от семейного крова
Удерет легкомысленно в лес.
Он стремится туда, убегая,
Где бесстыдно и звонко смеясь,
Ждет сатиров дриада младая[1].
— Дальше не надо, — попросила девушка, хотя я и сам был готов остановиться, потому что не помнил, как там дальше. — Я читала стихи Кондратьева, мне не понравились. Проза у него неплоха, а как поэт он слабый. Блок все равно лучше.
— Так кто бы спорил? — картинно всплеснул я руками. — Александр Александрович — наше все! Да, а вы тоже, как Блок?
— Что, тоже? — не поняла девушка.
— Не возражаете, если я закурю?
Похоже, девушка удивлена, что чекист спрашивает у нее разрешение закурить, но милостиво кивнула:
— Курите.
Я нарочито медленно достал папиросу, смял мундштук, поднес к губам и чиркнул спичкой. Затянулся, надеясь, что не закашляюсь. Не курил давно, а вот, поди же ты, приходится. И что не сделаешь ради важного дела, простите за тавтологию.
— Можно и мне папиросу? — попросила девушка.
Милая, я же их для тебя и покупал! Конечно можно.
Жадно затянувшись, девушка в блаженной истоме закрыла глаза. Затянувшись еще раз, нервно спросила:
— Так что там у Блока? Вы начали говорить, но не досказали.
— Покорный ласковому взгляду,
Любуясь тайной красоты,
И за церковную ограду,
Бросаю бомбу и стихи[2].