В Токтайсоле у Качырий нет ни близкой, ни дальней родни, поэтому ей все равно, к кому зайти.
Марийцы — народ радушный, гостеприимный. В дни праздников, когда по обычаю столы ломятся от обилия всяческой стряпни, жареного и пареного, зайди в любую избу совсем незнакомый человек — непременно усадят за стол. Хозяин нальет чарку крепкого первача или хмельной медовухи, а хозяйка с почетом поднесет узорчатый алдыр[6] пенистой. золотисто-шоколадной пуры[7]. Неделю длится праздник, и всю неделю с утра до позднего вечера на столе высятся стопки коман мелна[8] , плошки с иодкогылью[9], румяной, сочащейся жиром, пулашкамуно[10]… Попили-поели в одной избе, поплясали под волынку да барабан, спели величальную песню в честь хлебосольных хозяев и, забрав их вместе с приезжими родственниками-гостями, гурьбой, с песнями, идут в другую избу. Каждый почитает честью для себя пригласить в свой дом, угостить на славу. Так и ходят из избы в избу, со двора во двор — хмельные, нарядные, добросердечные, позабыв былые обиды.
Качырий попала в родную деревню в обычный будний день, но в избе Таис шумно, как в праздник…
Тому, кто родился в марийской деревне или прожил в ней некоторое время, никому не причинив зла, совсем не обязательно иметь здесь родственников или поджидать праздник в любой день и в любом доме его примут как дорогого, желанного гостя. Качырий было приятно, что сельчане помнят её родителей и отзываются о них с уважением. Да, когда забрали её отца, многие отшатнулись от них, но все это давно забыто. Опять же, вины Ондри Павыла никто не знает, а дела его добрые знают и помнят все. Сельчане постарше испытывают чувство вины перед нежданной гостьей: ведь, если бы они тогда не отвернулись от её матери, не оставили её в беде, она бы и по сей день жила в Токтайсоле. Глядишь, одним пустырем было бы меньше. Много лет немым укором глядела на деревню заколоченными окнами избушка Ондри Павыла. Лишь три года назад Микале продал её какому-то нездешнему мужику на снос. Даже в суровые годы войны, жестоко страдая от нехватки дров, вырубив под корень моленную рощу, соседи не тронули ни одного прутика с осиротевшей усадьбы Ондри Павыла…
Женщины, что пришли повидаться с гостьей, как по уговору, принести для общего стола кто вареных яиц, кто топленого молока, кто соленых рыжиков… Поставив свое добровольное приношение на стол, они скромно садились поодаль на лавку, пока Степаниха, мать Таис, почти силком не усаживала их за стол.