Почувствовав на себе взгляд Качырий, Инна Георгиевна оторвалась от дела.
— Фу, какая духота! Сколько раз говорила твоему предшественнику: сделай хоть форточку. Раму не дал выставить — холодно.
— Пойдем в красный уголок, там прохладнее.
Обе перешли в соседнюю комнату, недавно оклеенную голубенькими обоями и сверкавшую чистотой. По радио передавали новые песни марийских композиторов. Женщины заслушались.
— Ты хотела мне что-то сказать?
— Да, — Качырий выключила радио. — По-моему, Нива, виновного надо искать здесь, на ферме.
— Это я знаю.
— Ты кого подозреваешь?
— Пока никого. Дело в том, что позавчера вышел из строя насос. Наладили его только утром.
— А разве в баке воды не было? — Качырий невольно глянула вглубь двора, на старый, глубокий колодец. Неужели поросят напоили колодезной водой, без подогрева?
— Видимо, не хватило.
— Как же Костя, механик, ничего не знает об этом…
— Я тоже не знала. Моторист понадеялся на себя. Лишь утром позвал на помощь кузнеца Микивыра.
— Со свинарками не говорила?
— Спрашивала. Никто ничего не знает.
— Надо же такому случиться… Да еще перед партсобранием. Ну, меня вызвали в райком, а ты-то, Нина, как не доглядела?
— Да разве у меня одна эта ферма!
— Прости, не то говорю… Ой, Ниночка, боюсь я идти на собрание!
— Ты-то при чем, без тебя все произошло.
— За свиноферму я в ответе.
В сенях послышалась какая-то возня, сердитый женский голос: «Айда, иди, иди!» Дверь распахнулась, на пороге показалась заплаканная Орина. Как слепая, она шагнула в комнату и остановилась, уставившись в пол. Но лицу её катились крупные, как горошины, слезы. Стоявшие за её спиной свинарки притихли, с жалостью смотрели на Орину. Только дочка бригадира Кавырли, Чачук, казалась сердитой. На щеках её полыхал гневный румянец, губы были плотно сжаты.
— Я пойду, — сказала Нина Георгиевна, обратилась к свинаркам. — Идемте, пусть они вдвоем поговорят.
Разгневанная Чачук хотела остаться, но Нина Георгиевна подхватила её под руку, шепнула что-то. Все вышли, прикрыв дверь.
— Сядь. И перестань плакать.
— Я… — женщина с тоской посмотрела на заведующую и снова расплакалась.
Качырий усадила её на стул.
— Успокойся, слезами горю не поможешь. Хорошо, что сама пришла.
— Не сама… Чачук привела.
— Значит, ты ей рассказала.
— Не рассказывала… Не знаю, откуда она узнала.
— Может, видела…
— Зачем ты это сделала? Ну, не плачь. Понимаю, тебе нелегко.
— Да если бы я знала! Я хотела, как лучше…
Всхлипывая и размазывая по лицу слезы, Орина стала рассказывать.
В тот день она ушла с фермы раньше обычного: прибежал сынишка, сказал, что свекровь зашибла ногу, велела идти домой. Управившись с домашними делами, Орина вернулась на ферму. Сама не знает, что её туда потянуло. Свинарки уже закончили работу, разошлись не домам. Дежурная, Чачук, тоже ушла ужинать. Еще издалека Орина услышала визг поросят, приготовленных для отправки в летний лагерь. Они были помещены в крайней секции, днем не успели отправить, не было машины. Увидев пересохшие корытца, Орина поняла, что поросята визжат от жажды — днем их тоже не поили, не хватило воды, надеялись, что отправят в лагерь. Жалостливая женщина, не задумываясь о последствиях, принесла из колодца воды, палила в корыта. Поросята напились и затихли.