Бабка Епремиха поставила на стол пышущую жаром сковородку, недовольно заметила:
— Каждое утро так изгибается. Удивляюсь, как ему не надоело? Погоди, еще гирю поднимать начнет, потом водой колодезной обливаться… Уй, как подумаю, мурашки по телу бегут!
— Кувай, после такой зарядки Костя сковородку-то один опростает, — смеется Рая.
— Он, сарманай, опростает. Айда пусть ест на здоровье. У пас еще каша есть, яички вареные…
На душе у Раи хорошо, покойно. Особенно ей полюбилась бабка Епремиха со своей забавной присказкой. Рассердится ли — сарманай, по спине ли ласково похлопывает — опять сарманай. Да вряд ли когда она сердится по-настоящему… Качырий рассказывала, что муж Епремихи и два старших сына не вернулись с фронта. До сих пор бабка Епремиха хранит на дне сундука завернутые в чистую тряпочку скупые солдатские письма, пожелтевшие фотографии и три «похоронки». Младшего сына должны были призвать в армию уж после войны. Но в тяжелый послевоенный год парень стянул из колхозного амбара мешок ржи. Судили. С тех пор о нем ни слуху, ни духу. Прокляла его Епремиха, так на суде и заявила: пусть хоть сквозь землю провалится, больше он ей не сын. Невестка, жена старшего сына, бездетная вдова, погоревала, поплакала, как получили похоронную, а потом перебралась к своим родителям и через год вышла замуж. Двух других сыновей Епремиха так и не успела женить. Много горя и невзгод выпало на долю одинокой старушки, а никто, говорит, в деревне не видел её слез, не слышал её жалоб.
— Ой, сарманай, что ты меня так разглядываешь? Смотри, сглазишь, кто тогда вам поесть сварит.
— А вы верите в сглаз?
— Как не верить, — вокруг глаз бабки разбежались лучики морщинок, казалось, каждая морщинка дрожит от смеха, излучает тихий мягкий свет. — Такую красавицу, как я, долго ли сглазить. Ишь, какая я молодая да пригожая. Только вот зубы повыпадали. Качырий собирается в город меня везти, новые зубы вставить. Не знай как будут вставлять, боюсь, кабы гвоздями к деснам прибивать не стали. А ну как вылезет гвоздь наружу, — Епремиха, скривив рот, приставила к щеке кулак, вытянула привой указательный палец, имитируя гвоздь, торчащий из её щеки.
Рая так и зашлась в заливистом смехе.
В конце завтрака к Бахмановым пришел Опанас Кырля, степенно поздоровался со всеми, только на Раю не обратил ни малейшего внимания, видимо, принял за постороннюю. Видя, с каким радушием Качырий и Костя встретили старика, Рая подумала: «Наверное, это очень заслуженный человек».
Опанас Кырля казался сильно встревоженным. На лбу его залегли глубокие морщины, в родниково-чистых глазах затаилась боль, горькая обида. Вытянув жилистую шею, он рывком расстегнул ворот линялой ситцевой рубахи, сложил руки на тяжелом набалдашнику трости, зажатой промеж колен.