— Мый — огородное пугало? — обиделась Нелли. — Спасибо за комплимент. Не ожидала.
Мать метнула на нее взгляд. Показать? Ладно, будь что будет. Хватит, молчала, сил больше нет. Надо же когда-то начинать. она взяла с этажерки журнал «Крокодил», отыскала нужную страницу.
— Ты по книжке, так и я по книжке. Вон, гляди, не тебя ли нарисовали? Нравится?
— Ну, авай, ты приличной одежды не видела. Что ты понимаешь? В этом городе, верно, одеваться по моде нельзя, сразу скажут — стиляга. Провинция!
— Журнал-то в Москве печатали, — строго глянула Пелагея Романовна. — А что мать хорошей одежды не видела… — Пелагея Романовне! откинула крышку сундука, что стоял в ногах кровати, принялась выкидывать из него вещи. — Это что, плохое платье? А это? Ты думала, мать по-прежнему в холщовых платьях ходит, на ногах — лапти, на голове — шымакш? На, гляди, — она кинула на руки дочери темно-синий бостоновый костюм. — Это мне, когда на пенсию провожали, от завода преподнесли. А это — от цеха, девчата мои постарались, сами связали, — на плечи Нелли лег большой мягкий платок из чистого козьего пуха.
«А дядя с тетей на свадьбу её побоялись позвать», — вдруг вспомнила Нелли. Дядя хотел, как-никак мать, но тетя запротестовала: «И думать не смей! Приедет темная деревенская женщина в холщовой одежде, в лаптях — сраму не оберешься. А что скажет Васин отец, профессор? Боже избавь, не вздумай сообщить, припрется, все дело расстроит».
Пелагея Романовна села на диван рядом с дочерью, ласково обняла за плечи, взволнованно заговорила:
— Тебе, дочка, на работу поступить надо. Без работы человек, как муха в паутине. Ровно слепой, жизни не видит. Сердцем ржавеет. Ты сейчас не на ту дорожку вышла. Кривая та дорожка, пропадешь на ней. Не тебя виню, себя. Я виновата. Одна я! Придет время, поймешь! А хочешь, расскажу, как это вышло, что ты… что мы… врозь жили. Почему я тебя, маленькую, дяде отдала. Не совсем, погостить только, а вышло… видишь, как…
В этот вечер Нелли никуда не пошла: разговор с матерью затянулся до полуночи. Нелли вскипятила чай, собрала на стол, причем вызвалась на это сама, дескать, ты рассказывай, я все сделаю. Потом, лежа в постели, они продолжали разговаривать. Никто никогда не говорил так с Нелли. Дядя все больше шутил, насмешничал, поддразнивал, тетя читала наставления, учила жить. Оба они были большие, умные, а Нелли в их глазах — маленькая глупышка, которую надо постоянно водить за руку, утирать нос. Одна Егоровна, приходящая домработница, бывало, поругивала Нелли как взрослую, заставляла заправлять за собой постель, требовала, чтобы Нелли не раскидывала свои вещи за что и была рассчитана, заменена толстухой Лизой.