В просвете окна висла серая хмарь. Копоть масленой пленкой покрывала все вокруг, она была везде: на стеклах, на раме, на подоконнике, ‒ липкая на ощупь, воняющая мазутом грязь. Из приоткрытой фрамуги тянуло мозглой сыростью. Мелким бисером накрапывал дождь. В мутной поволоке смога, как в вате слабел и таял гул машин, носившихся туда-сюда по расположенной неподалеку набережной. Я ждал, когда все начнется, а потом закончится, и можно будет уйти, только бы кончилась неизвестность. «Странно, с каким страхом я жду предстоящей развязки, ‒ между прочим, подумалось мне, ‒ С какой, собственно, стати? Ведь никакого преступления я не совершил».
Это тягостное ожидание, ‒ пытка неизвестностью, продолжалось бесконечно долго. Наконец, нас по одному начали зазывать в кабинет. Первая, вызванная студентка, вышла, а вторая — выбежала, обе в слезах. Третьим вызывали меня. В большом кабинете, кроме обязательного портрета Брежнева и огромного полированного стола, ничего не было. За столом на высоком кресле восседал декан Шульга. Рядом, на стульях пристроились староста курса татарин Алимов, председатель студсовета Карп и еще трое сурово разглядывающих меня незнакомых студентов. Я невольно съежился от царившей здесь радушной атмосферы гестапо. Для полной завершенности мизансцены все же чего-то не хватало. И в самом деле, почему-то отсутствовала подсудимая скамья, но она по-видимому была здесь излишней роскошью. Согласно придуманному ими ритуалу унижения, провинившийся должен был стоя давать показания, выслушивать порицания и приговор, поэтому для обвиняемых не предусматривалось даже табуретки.
Шульга чем-то напоминал мокрую крысу, которая однажды выскочила из канализационного люка, поднялась передо мной на задние лапы, и стала похожа на злобную сказочную сущность. Он скучающе долго смотрел на корзину для мусора, стоящую в углу кабинета, потом, словно только что меня увидел, окинул меня таким взглядом, как будто одно мое присутствие здесь было для него оскорблением его чести и достоинства. Не теряя время на выяснение, почему я отсутствовал на демонстрации, он набросился на меня и принялся уедать.
— Ты только два месяца проучился в нашем институте, а тебя уже выселяли из общежития. Теперь ты не соизволил явиться на демонстрацию. Ты, и такие, как ты, вы позор нашего института. Таких, как ты, поганой метлой надо гнать из высших учебных заведений, вам здесь не место. А на твоем месте мог бы учиться послушный, дисциплинированный студент, — он изобразил гримасу, долженствующую выражать крайнюю степень возмущения по случаю такой безобразной моей неблагонадежности. — Не о чем нам больше с тобой говорить, отправляйся в канцелярию, забирай свои документы, и не жди приказа об отчислении.