Любовь нелегко найти, еще труднее сберечь, а потеряв, ‒ невозможно вернуть. Никто не знает страну, куда уходит любовь. Это книга о преодолении одиночества, о добре и зле, о верности и любви, и выборе, который делает каждый из нас. Открой ее и в твою жизнь войдет много разных людей, чтобы остаться с тобой навсегда.
Виктор Гавура
НАРИСУЙ МНЕ ДОЖДЬ
Октябрь.
Дождь идет вторую неделю. В забегаловке под названием «Чебуречная» собирались немые. То был старый, досоветской постройки дом, стоящий особняком на углу улицы против базара. Здесь всегда было пиво в черных дубовых бочках и горячие, с пылу с жару, чебуреки. Пиво наливали скрипучим ручным насосом, оно имело неповторимый вкус и пену, шапкой на пол бокала.
Эта харчевня была родным домом для нищих, бродяг и преступников всех мастей. Невидимым магнитом их тянуло сюда отовсюду, словно железные опилки. Бездомные, воры и пропойцы, опасные и везде одинаковые люди, живущие обманом и преступлением, как черные черви роились в этом притоне под смачной вывеской «Чебуречная». Их параллельный мир жил своей потаенной жизнью, по своим неписаным законам. Грубая примитивность здешних нравов отталкивала и в то же время, чем-то привлекала. В этих ущербных людях было что-то свое, свободное от общепринятых норм, ‒ до обнаженности натуральное.
Открыта «Чебуречная» была всегда, с утра до поздней ночи, но наибольшее оживление наступало в воскресные дни, когда кроме обычных завсегдатаев, сюда приходили немые, избравшие «Чебуречную» своим питейным заведением и неформальным клубом. Их жестикуляция, гримасы и издаваемые звуки, под гвалт хмельного застолья, звон и дребезг посуды вносили в здешнюю обстановку чумовой колорит дома умалишенных. Порой в этой неразберихе проступало нечто знакомое, что-то до боли узнаваемое виделось в этой шумной суете. Это сборище галдящих, суетящихся людей напоминало нашу жизнь, вывернутую наизнанку.
Глава 1
А сегодня, как и вчера, идет дождь.
Сколько дней я уже не видел солнца? Не помню. Дни проходят в тягучем однообразии. Не дождусь конца этой бесконечно длинной недели. Скорей бы наступило воскресенье, воскресение от всего. Занятия на первом курсе медицинского института в конец меня извели. Я мечтал учиться в Запорожье, ступить на берег легендарной Хортицы, ‒ известного со времен Константина Багрянородного острова святого Георгия, своими глазами увидеть воспетый в былинах последний оплот вольных людей. Но меня ожидало разочарование.
Когда в 1969 я прибыл в Запорожье, этот город ошеломил меня своей безобразной неустроенностью. Главная улица, Проспект имени великого вождя и учителя, растянулась на десятки километров. Центр — везде и нигде. Надзиратели коммунистического режима домогались от всех одинаковости и покорности, они подчинили себе этот город. Его построили под линейку в виде одной, бесконечно длинной улицы под названием проспект имени Ленина, вдоль которой понуро стоят, выстроенные по ранжиру закопченные дома современного и сталинского индустриального домостроительства. Бездушный сталинский ампир ‒ каменная летопись коммунистического строя. Эти претенциозные хоромы воздвигались для избранных теми, кто ютился в бараках. Весь этот город выдуман и воплощен в жизнь металлическим человеком, который по своему хотению перегородил мою Реку, утопил в стоячей воде Гнилого моря Великий луг запорожский. Он до сих пор стоит на берегу изнасилованной Реки, и бетонные быки изогнутой плотины криво ухмыляются его самой человечной улыбкой. Все это «громадное», «всепокоряющее», не что иное, как овеществление выдумок невежд.
