— Нет!! Это совершенно невозможно! Никоим образом! — воскликнул он, взмахнув руками, отчего его пелерина затрепыхалась на нем, как крылья летучей мыши, и тут же сам себе возразил, — Впрочем, излишняя категоричность свидетельствует о поверхностности суждений. Если я и женюсь на ком-нибудь, кроме Лидии Николаевны, то это будет, как минимум, принцесса Луны. Лишь там возможно встретить подобную неземную чистоту.
Непросто сразу составить точное представление о человеке, но мне показалось, что предо мной редчайший экземпляр хрустально чистого сердца и я проникся к нему расположением.
— Учти, Ленчик, как минимум, принцесса Луны… — рассмеялась Ли.
Неожиданно весело расхохотался и он. И этот невольный смех совершенно его преобразил. Мы оба почувствовали взаимную симпатию, а я, ‒ даже какое-то абсолютное с ним родство и повел себя с ним просто и непринужденно, как с давним знакомым. Леонид пригласил нас зайти к нему на чашку чая. Он жил здесь рядом почти напротив филармонии в огромной трехкомнатной квартире. Миновав темную прихожую, мы вошли в большую странно освещенную нежилую комнату. Оказалось, вместо обычных стекол на высоких окнах были витражи из синего, красного, желтого и нежно-зеленого стекла. Я не в силах был отвести от них взгляд.
В ожившей этой сказке, преобладала бирюза и голубое до синего: синий кобальт, синий прусский, синий ультрамарин. Вонзенные в лазурное небо остроконечные башни замка утопали в желтых кленовых и изумрудных дубовых листьях, синее море пенилось белыми барашками волн, корабль с наполненными парусами, окутанный дымами палящих пушек, геральдические львы на развивающихся знаменах, гербы с благородным четвертованием, наделенные загадочным символическим смыслом. Это пиршество красок с тончайшими переливами окрашенного света в интерьере, острота и плавность линий предивного рисунка создавали чарующее ощущение, будто все это здесь рядом, за окном. Разумеется, это был обман зрения, иллюзия, но она была до того обворожительна, что уродливая действительность стыдливо притихла в своем закутке.
Посреди комнаты стоял изящный ломберный столик на тонких выгнутых ножках. Отменной работы столешница черного дерева была инкрустирована перламутром в виде шахматной доски. Эта несомненная драгоценность производила впечатление необычайной хрупкости. Присмотревшись, я с огорчением заметил, что столешница вся в царапинах и утратах, видно этот столик использовали совсем не по назначению. На двух противоположных стенах висели два больших подернутых пылью венецианских зеркала, удивительно расширявших перспективу этого странного помещения. Одно из них, было со строгим классическим гранением и арфой вверху массивной бронзовой рамы. Другое, было без рамы, с крупными фацетами, подчеркивающими его толщину, причудливой огранки, все в бесчисленных фасках. Под высоким потолком цепь удерживала покрытую патиной бронзовую люстру, украшенную литыми завитками и множеством разноцветно мерцающих подвесок из горного хрусталя.