Я ждал этих воскресений, как избавления от тяжкого бремени постоянного окружения людьми: на занятиях, в транспорте, в столовой, в читальном зале, в общежитии. Все вместе, всегда, днем и ночью. Лишенный своего личного пространства, я был буквально отравлен людьми. Человек, как личность, формируется в тишине, «суть рождается в сомнении, а нужные слова ‒ из тишины». В тиши уединения формируются свои собственные умозаключения, закладываются основы характера, которые остаются на всю жизнь. Наедине, человек ведет откровенный разговор со своею душой и у него возникает стремление к совершенству, материализуется та неведомая энергия, что поднимает его над собой.
Постоянная жизнь на людях, в копошащемся муравейнике пресловутого коллектива, превращает человека в муравья, винтик, подчиненный прихотям механиков. Я был рожден свободным, жил по своим, как я полагал, справедливым законам и никогда не признавал над собой ничьей воли. Я и представить себе раньше не мог, какая это роскошь оставаться и быть самим собой. Меня угнетало казарменное многолюдство и режим общежития, постоянный шум и суета этого броуновского движения, и я содранной кожей ощущал свою неприспособленность к грубой сутолоке жизни.
Большинство же студентов не тяготилось проживанием в общежитии, а некоторые из них получали от этого подлинное удовольствие. До поздней ночи они кочевали из комнаты в комнату, вели интереснейшие разговоры о том, о сем и обо всем на свете, и ни о чем конкретно, были вполне довольны своим существованием и даже в воскресные дни не покидали общежития. Эти существователи недр общаги напоминали мне рыб, которые не знают, что живут в аквариуме. Их жизнь бессодержательна, пуста, а стремление все время быть в гуще людей, обусловлено тем, что они сами себе не интересны. В избыточной общительности находит спасение тот, кто не способен переносить одиночество, то есть самого себя.
* * *
Воскресение.
По воскресеньям я дни напролет бродил по улицам и дождь, и толпы людей, увенчанные черными грибами зонтов, которые встречались на моем пути, не раздражали меня. Часто случалось, я не мог разминуться с кем-то из идущих навстречу независимо от пола. Я останавливался, дергаясь из стороны в сторону, пытаясь кого-то обойти, и они дергались тоже, но ничего у нас не получалось, поскольку я молниеносно зеркально повторял их телодвижения. Заканчивалась эта дрыгалка тем, что я со смехом обходил их по широкому радиусу. По Фрейду, такие внешние проявления свидетельствуют о желании и невозможности полового акта. Может, он и прав, черт его знает, у Фрейда все поступки замыкаются ниже пояса. Меня это не заботило, я и думать забыл о половом влечении. Конечно, оно было, куда бы ему деваться, но у меня оно зашкаливало за ноль. Я представлял себя Диогеном, который среди дня ходил с зажженным фонарем. «Ищу человека», ‒ говорил он. Диоген, как и я, искал человека среди ничтожеств, прикидывающихся людьми. Я шел и думал, думал и шел, искал ответы на свои вопросы, и не находил на них ответов. Когда же закончится эта маята и начнется настоящая жизнь? Скорей бы окончить институт, да заняться настоящим делом.