– Ясное дело, оставили. За кого ты нас держишь? – Эбби схватила меня за руку и потянула к дому, другой рукой придерживая юбку. – Поможешь мне с Дэниэлом, а то взял большущий бокал и цедит! А сейчас не время цедить, время хлестать! То есть он уже нарезался порядочно, целую речь толкнул про лабиринт, про Минотавра и что-то приплел про Основу из “Сна в летнюю ночь”, так что трезвым его не назовешь. И все-таки…
– Ну так вперед! – засмеялась я – не терпелось полюбоваться на пьяного Дэниэла. – Чего же мы ждем? – И мы понеслись по лужайке и, держась за руки, влетели в кухню.
Возле кухонного стола Джастин, с черпаком в одной руке и бокалом в другой, склонился над большой миской красного, подозрительного на вид варева.
– Боже, какие вы красивые! – ахнул он. – Две лесные нимфы, вот вы кто!
– Красотки! – улыбнулся с порога Дэниэл. – Плесни им пунша, пусть думают, что и мы красавцы!
– Вы для нас и так красавцы, – сказала Эбби и схватила со стола бокал. – Но и пунш нам не повредит. А Лекси налейте побольше, целое море, чтоб с нами сравнялась!
– Я тоже красавчик! – завопил из гостиной Раф, перекрикивая Жозефину Бейкер. – Идите сюда, скажите мне, что я красавчик!
– Ты красавчик! – заорали мы с Эбби во все горло, а Джастин сунул мне в руку бокал, и мы дружно ввалились в гостиную, на ходу скидывая туфли, смеясь, слизывая с рук расплескавшийся пунш.
Дэниэл растянулся в кресле, Джастин прилег на диван, а мы с Эбби и Рафом плюхнулись на пол – усидеть на стульях было для нас непосильной задачей. Эбби была права, пунш оказался убийственным – сладкий, пряный, пьется легко, как апельсиновый сок, растекается по телу шальным теплом, делает тебя невесомым, будто шарик, надутый гелием. Я догадывалась, что стоит мне учудить какую-нибудь глупость, например встать, действие его станет совершенно другим. В ушах зудел голос Фрэнка – мол, надо держать себя в руках, точь-в-точь как монашки у нас в школе ворчали про дьявольское зелье, – но Фрэнк с его подзуживаньем мне осточертел, а держать себя в руках надоело.
– Еще! – потребовала я и, легонько толкнув ногой Джастина, повертела бокалом у него перед носом.
Ту ночь я помню смутно, урывками. После второго-третьего бокала сгладились все острые углы, а вечер стал волшебным, похожим на сон. В разгар веселья я, что-то промямлив, ушла к себе в спальню и спрятала часть своего шпионского арсенала – револьвер, телефон, корсет – под кровать; кто-то выключил почти весь свет, лишь одна лампа горела да свечи мерцали тут и там россыпью звезд. Помню жаркий спор о том, кому из актеров лучше удалось сыграть Джеймса Бонда, а следом – другой, не менее жаркий, о том, кто из ребят лучше годится на эту роль; помню бесславную попытку сыграть в застольную игру под названием “Пушистый утенок” – Рафа ей научили в пансионе, – закончилось все позором: Джастин прыснул, пунш полился у него из носа, пришлось ему бежать к раковине сморкаться; помню, как я смеялась до колик, затыкала уши и пыталась отдышаться; помню, как Раф обнимал Эбби за шею, как я закинула ноги на ноги Джастину, как Эбби брала за руку Дэниэла. И никаких острых углов, лишь тепло, близость и свет, как в первую неделю, только еще лучше, в сто раз лучше, ведь я теперь не настороже, не боюсь сбиться, выдать себя. Теперь я их знаю до самых глубин, знаю их вкусы, привычки, оттенки голосов, к каждому умею подобрать ключик; теперь я одна из них.