Дом сиял, словно рождественская елка, во всех окнах горел свет, мелькали силуэты, лились голоса, и я было испугалась: случилось что-то ужасное? кто-то при смерти? или дом очутился в другой эпохе и стоит мне ступить на дорожку, как попаду прямиком в 1910-й год, на бал? С лязгом захлопнулась за мной калитка, Эбби распахнула стеклянные двери и с криком “Лекси!” побежала мне навстречу по газону, длинная белая юбка струилась на ветру.
– Я тебя высматривала! – Голос прерывался, щеки разрумянились, глаза сияли, из прически выбивались пряди, она была явно навеселе. – А мы тут морально разлагаемся. Раф и Джастин свой фирменный пунш замутили, с коньяком и ромом, не знаю, что там еще, но убивает наповал; семинаров ни у кого из нас завтра нет, так что к черту все, в колледж завтра не идем – пьянствуем и изображаем идиотов, пока не свалимся. Как тебе такой план?
– Отлично! – одобрила я. Голос меня не слушался, и за ее речью следить было трудно, но Эбби как будто ничего не заметила.
– Ты серьезно? Понимаешь, я сначала сомневалась, стоит ли. Но Раф с Джастином уже начали делать пунш – Раф его даже поджег, представляешь! – и на меня наорали, мол, вечно дергаюсь по пустякам. Зато в кои-то веки они не препираются, да? Вот я и подумала: ну и к черту, как раз этого нам сейчас не хватает. После этих дней – да что там, недель! Все мы тут с ума сходим – заметила? Чего стоит один тот вечер с камнем, с дракой и… Господи…
По лицу ее пробежала тень, но прежде чем я успела понять, в чем дело, вернулась прежняя бесшабашная, хмельная веселость.
– Ну так вот, если мы на один вечер сойдем с ума и все это выкинем из головы – может, тогда все устаканится, снова войдет в колею. Как думаешь?
Под хмельком она казалась очень юной. Где-то далеко, в игре, которую вел Фрэнк, ее и троих ее лучших друзей выстраивали в очередь, оценивали; Фрэнк изучал их с бесстрастностью палача или хирурга, решал, куда лучше надавить, где сделать первый пробный надрез.
– Я с удовольствием, – поддержала я. – Этого-то мне и надо!
– Начали без тебя. – Эбби, подавшись назад, с тревогой всматривалась в мое лицо. – Ты ведь не обиделась, что мы тебя не дождались?
– Да что ты, – успокоила я ее, – лишь бы мне оставили.
За спиной у Эбби на стене гостиной сплетались тени; Раф склонился с бокалом в руке, словно мираж, в ореоле золотых волос, а из открытых окон лился голос Жозефины Бейкер[31] – нежный, хрипловатый, манящий. Mon rêve c’était vous…[32] Вот чего мне хотелось как никогда в жизни: зайти в дом, забросить подальше револьвер и “жучок”, пить и танцевать, пока в мозгу не полыхнет – и ничего не останется в мире, только музыка, и огни, и эти четверо – смеющиеся, ослепительные, неуязвимые.