Отчетливей всего запомнился разговор – точнее, отступление, забыла уже, как мы на него вышли, – о Генрихе Пятом. Тогда казалось, это пустяк, но уже потом, после всего, я его вспоминала.
– Он был маньяк, – доказывал Раф. Он, Эбби и я опять валялись на полу, глядя в потолок; Раф держал меня под руку. – Вся эта героика у Шекспира – чистая пропаганда. Живи Генрих в наше время, правил бы банановой республикой со спорными границами и тайной ядерной программой.
– А мне Генрих нравится, – сказал Дэниэл, не выпуская изо рта сигареты. – Нам бы сейчас такого короля!
– Монархист, разжигатель войны! – отозвалась Эбби, по-прежнему глядя в потолок. – Случись сейчас революция, тебя к стенке поставят.
– Не так страшны монархия и война, – возразил Дэниэл. – Во всяком обществе испокон веков были войны, так уж люди устроены, и правители у нас были всегда. Есть, по-твоему, разница между средневековым королем и нынешним президентом или премьером, не считая того, что король был чуть более доступен для своих подданных? Главная беда – это когда между монархией и войной пролегает пропасть. У Генриха никакой пропасти не было.
– Ты заговариваешься, – сказал Джастин. Он с трудом пытался пить пунш лежа и не облиться.
– Знаешь, чего тебе не хватает? – обратилась к нему Эбби. – Соломинки. Гнутой.
– Да! – обрадовался Джастин. – Без гнутой соломинки я как без рук! Есть у нас такая?
– Нет, – удивленно ответила Эбби, а мы с Рафом почему-то безудержно, неприлично расхохотались.
– Я не заговариваюсь, – сказал Дэниэл. – Вспомните былые войны, войны прошлых веков: король вел свою рать на битву. Всегда. На то он и правитель, и на физическом уровне, и на мистическом он вел за собой народ, рисковал жизнью во имя людей, жертвовал собой ради их спасения. Если бы он отказался от этой решающей роли в решающее время, его бы в клочки разорвали – и были бы правы: значит, он предатель, гнать его с трона! Король и страна едины, разве мог он послать страну на бой, а сам уклониться? А сейчас… Можете вообразить какого-нибудь современного президента или премьера на передовой, как он ведет народ на войну, которую сам же и развязал? И если рвется физическая и мистическая связь, если правитель не готов жертвовать собой за народ, значит, не вождь он, а кровопийца – за него жизнью рискуют, а он отсиживается, жиреет на чужом несчастье. Война выродилась в чудовищную абстракцию, в забаву для бюрократов, в сценарий на бумаге, солдаты и мирные жители стали жалкими пешками – их приносят в жертву тысячами во имя целей, далеких от жизни. Если правители – пустышки, то и война смысла не имеет, и жизнь человеческая – звук пустой. Нами правят корыстные ничтожные самозванцы, которые всюду множат пустоту.