Я промолчала.
– Ну так вот, – продолжал Дэниэл, – сегодня, как только все ушли, я позвонил в полицию, спросил детектива Сэма О’Нила. Мне ответила женщина, сначала не могла на него переключить, потом нашла где-то в справочнике другой номер. И говорит: “Это отдел убийств”.
Дэниэл вздохнул – коротко, устало, обреченно.
– Убийств, – повторил он вполголоса. – Тут я все понял.
– Прости, – сказала я в очередной раз.
Весь день, пока мы пили кофе, действовали друг другу на нервы и страдали похмельем, пока он провожал ребят и ждал меня в тесной полутемной спальне Лекси, он нес этот груз в одиночку.
Дэниэл кивнул.
– Да, – сказал он. – Я все понимаю.
Мы долго сидели, не говоря ни слова. Нарушила молчание я:
– В общем, мне нужно у тебя спросить, как все было на самом деле.
Дэниэл снял очки, стал их протирать носовым платком. Без очков глаза у него сделались беззащитными, подслеповатыми.
– Есть испанская пословица, на мой взгляд, удивительная. “Бог сказал: бери что хочешь и за все плати”.
В тишине под завесой плюща слова его прозвучали гулко, будто кто-то бросил в воду камешек.
– В Бога я не верю, – продолжал Дэниэл, – но есть, по-моему, в этом принципе божественная простота – он чист и совершенен. Что может быть понятнее и незыблемее? Тебе доступно все, если признаёшь, что у всего есть цена, и согласен платить.
Дэниэл надел очки, спрятал в карман платок, посмотрел на меня спокойными глазами.
– Мне кажется, – продолжал он, – в нашем обществе эту пословицу помнят не до конца. Мы слышим только: “Бог сказал: бери что хочешь”, а о цене и не вспоминаем и, когда настает пора платить по счетам, приходим в ярость. Возьмем самый очевидный пример, наш экономический бум. Он нам достался, на мой взгляд, слишком дорого: всюду суши-бары и внедорожники, при этом нашим ровесникам не по карману жилье в родном городе; общины с вековой историей рассыпаются, как замки из песка; люди пять-шесть часов в день проводят в дороге; родители не видят детей – работают сверхурочно, чтобы свести концы с концами. И нам сейчас не до культуры – театры закрываются, памятники архитектуры сносят, освобождая место для деловых кварталов. И так далее и тому подобное.
Говорил он увлеченно, без тени негодования.
– Не вижу тут повода для праведного гнева, – сказал он, перехватив мой изумленный взгляд. – Да и ничего удивительного. Взяли что хотели, вот и расплачиваемся, и, конечно, многим сделка кажется выгодной. Что меня удивляет, так это стена молчания вокруг цены. Политики твердят, что мы живем в утопии. Если хоть сколько-нибудь заметная личность обмолвится, что все эти блага не даются даром, появляется в телевизоре этот мозгляк – как его там, премьер-министр – и не говорит, что таковы законы мироздания, а яростно это отрицает, бранит нас, как непослушных детей, за одно упоминание об этом. От телевизора я в конце концов избавился, – продолжал он с ноткой желчи. – Мы превратились в страну неплательщиков: покупаем в кредит, а когда приходит счет, даже взглянуть на него отказываемся в праведном гневе.