– Это и есть защищенность? – переспросила я. – Дом?
– Еще бы, – ответил он с ноткой удивления. – Психологически разница огромная, просто небо и земля. Если у тебя есть дом – твой собственный, – чем могут тебя напугать домовладельцы, работодатели, банки? Какая у них над тобой власть? Человек может обойтись без многого, если надо. На еду мы впятером всегда наскребем, а самый большой страх – глубинный, первобытный – страх лишиться крова. Избавимся от этого страха – и мы свободны. Я не говорю, что дом означает безмятежную райскую жизнь, дом – это грань между свободой и рабством.
Он, должно быть, по лицу угадал мои мысли.
– Ради бога, мы же в Ирландии, – продолжал он с легкой досадой. – Если хоть чуточку знаешь историю, что тут непонятного? Главное, что сделали британцы, – заняли землю, превратив ирландцев в арендаторов. А из этого последовало остальное: присвоение урожая, гнет, выселение, эмиграция, голод, целая летопись несчастий и рабства, будничного, обыденного насилия, и все потому, что обездоленным не на что опереться, не за что сражаться. Уверен, моя семья тоже виновна. Возможно, даже есть высшая справедливость в том, что я познал обратную сторону медали. Но просто смириться с заслуженным возмездием я не хотел.
– Я снимаю квартиру, – сказала я. – Не исключено, что от улицы меня отделяют две получки. Ну и что?
Дэниэл кивнул, нисколько не удивившись.
– Может, ты храбрее меня. Или – не в обиду будет сказано – еще не знаешь, чего хочешь от жизни, не нашла того, за что стоит держаться. Тогда это совсем другая история. В юности, в студенчестве можно скитаться по съемным углам без ущерба для внутренней свободы, терять пока что нечего. Замечала, как легко юные расстаются с жизнью? Из них получаются идеальные мученики за правое дело, идеальные солдаты, идеальные самоубийцы. А все потому, что на земле их мало что держит, они не обросли еще узами, обязательствами, долгом – всем, что накрепко связывает нас с миром. Уйти им проще, чем пальцем пошевелить. Но с годами обретаешь то, что жаль терять. Вдруг оказывается, что все не понарошку, а по правде, как дети говорят, – и становишься другим человеком.
Волнение, странный зыбкий свет сквозь листву плюща, прихотливые зигзаги мысли Дэниэла опьянили меня. Передо мной сменяли друг друга образы: Лекси мчится сквозь ночь в машине бедняги Чеда; лицо Сэма, в глазах безграничное терпение; наш стол в дежурке с ворохом чужих бумаг; моя квартира – пустая, безмолвная, потихоньку зарастают пылью книжные полки, мигает зеленым огоньком автоответчик. Квартиру свою я люблю, но оказалось, что все это время я ничуточки по ней не скучала, и это понимание отозвалось во мне острой, мучительной болью.