Все эти десять минут я прислушивалась к голосам снизу – тихим, напряженным, срывающимся – и готовилась. Предзакатное солнце струилось в окно, и светло было так, что я чувствовала себя невесомой, словно мушка в капле янтаря, а все движения были выверенны, отточенны, как в ритуальном танце, который я репетировала всю жизнь. Руки двигались будто сами по себе: расправляли корсет – он уже замусолился, а в стиральную машину не засунешь, – шнуровали его, заправляли в джинсы, прятали под него револьвер, спокойно, неторопливо, будто в запасе у меня вечность. Вспомнилось, как далеко отсюда, у себя в квартире, я впервые надевала одежду Лекси, воображая, будто это доспехи или ритуальное облачение, и еле сдерживая счастливый смех.
Выждав десять минут, я прикрыла за собой дверь маленькой спальни, полной солнца и аромата ландышей, прислушалась к затихающим голосам внизу. Умылась в ванной, насухо вытерла лицо, полотенце повесила между двумя другими, Эбби и Дэниэла. И в зеркале увидела чужое лицо – бледное, огромные глаза смотрят с тревогой, будто предупреждают о неведомой угрозе. Я одернула свитер, проверила, не выпирает ли револьвер, и спустилась.
Они сидели в гостиной, все трое. Секунду, пока меня не увидели, я постояла в дверях, посмотрела на них. Раф, развалившись на диване, беспокойно перекидывал карты из руки в руку. Эбби в кресле, закусив губу, склонилась над куклой – пыталась шить, но каждый стежок ей давался с трудом. Джастин сидел в кресле с высокой спинкой, и почему-то смотреть на него было особенно больно: узкие поникшие плечи, заштопанный рукав, длинные руки, а запястья по-детски тонкие, хрупкие. На кофейном столике теснились бокалы, бутылки – водка, тоник, апельсиновый сок; что-то пролилось, но никто не удосужился вытереть. На полу тонкой резьбой темнели тени плюща.
Но вот все трое подняли головы, оглянулись на меня – настороженные, с застывшими лицами, как тогда, в первый день.
– Как ты? – спросила Эбби.
Я только плечами пожала.
– Выпей. – Раф кивком указал на столик. – Водки я тебе налью, остальное сама.
– Кое-что припоминается, – сказала я. Длинный луч солнца падал на паркет возле моих ног, и свежий лак сверкал, как водная гладь. Я продолжала, глядя на пятно света: – Обрывки той ночи. Мне говорили, что может так быть, врачи говорили.
Раф снова зашуршал картами.
– Знаем, – сказал он.
– Нам трансляцию включили, – тихо вставила Эбби. – Когда Мэкки тебя допрашивал.
Я встрепенулась, уставилась на них приоткрыв рот.
– Ох ты господи, – выдохнула я наконец. – Что ж вы мне-то не сказали? Почему молчали?