— Будь ты проклята! Отрекаюсь от тебя навсегда и, даст Бог, никогда не увижу тебя больше! Матери у меня нет с этого дня, и единственное, чего я тебе от души желаю, — это скорой смерти! Избавь от себя мир наконец!
Сказал — и сдержал слово. Уехал на заработки куда-то на Север, переезжал из города в город, где-то учился, где-то женился, но где — Евдокия так и не могла узнать и добиться. Обращалась и в полицию — тщетно. Поначалу надеялась, что чудовищные слова были сказаны сыном сгоряча, что юношеский максимализм пройдёт, что он раскается и вернётся. И многие бы вернулись — но не он. К своему ужасу, она принуждена была смириться с открытием, что вырастила твёрдого, холоднокровного, пожалуй, жестокосердного, но не бросающего слов на ветер мужчину. Он в самом деле возненавидел свою мать, совершенно искренно пожелал ей смерти и исчез с намерением именно исчезнуть, а не истерическим эффектом добиться чего-то. Он старательно избегал всяких контактов с нею и обрубил все связи окончательно. После тех страшных слов его она действительно больше не увидела своего Никиту, потеряв сына навсегда и вновь оставшись в одиночестве.
И это потрясение, второе и сильнейшее в жизни, произвело действие лемеха в жирном чернозёме: оно невозвратимо и до крайности перепахало, переменило её личность. За один год она обратилась в старуху.
Прошло семь лет — и не было уже Евдокии, а была баба Дуня — так её называли соседи, оставшиеся немногочисленные подруги и вообще все, кто знал эту женщину. В старости она сильно располнела и, при небольшом естественном росте, практически округлилась; тотально поседела, носила очки в большой оправе, одевалась по-прежнему в тёмные цвета и неожиданно очень полюбила кошек: держала у себя дома двоих и завела обычай подкармливать уличных. Голос у неё и в молодые годы был высоким, а в старости сделался вовсе писклявым, пронзительным и каким-то жалким. Поэтому, когда она колобком выкатывалась из подъезда и с целою корзиной кастрюлек и судочков с пищею шла к гаражам, призывно пища на весь двор: «Мурка! Барсик! Кис-кис-кис!» — бывшие поблизости люди сочувственно оглядывались и качали головою, догадываясь, очевидно, о беспросветном одиночестве этой женщины.
Ход жизни, сознание упущенных возможностей и их необратимости, моря пролитых слёз выжгли свистящим пламенем всю её душу, переменив не только внешний вид, но и самый характер — что примечательно, в лучшую сторону. Хотя бы в старости она наконец подобрела, помягчела душой и научилась любить не только себя, не только своего сына, но теперь вот ещё и кошек. Она полюбила их бескорыстною, искреннею любовью и часто плакала, смотря на то, с какою жадностью уличные бездомные кошки поедали пищу, приносимую ею. Животные платили ей таким же обожанием и стремглав со всех сторон мчались навстречу, едва заслышав высокие трели голоса бабы Дуни. Жизнь удивительна тем, что после череды ошибок и заблуждений способна всё же исправлять и улучшать человека — хотя бы на пороге гроба. А баба Дуня к тому же цвела здоровьем и вовсе не собиралась умирать. Со старушками во дворе она не сиживала, предпочитая проводить вечера за книгой или под пледом пересматривать старые фильмы. А когда ей вдруг до слёз, до судорог хотелось нежной заботы о ком-нибудь, то она буквально душила в объятиях двух своих кошек.