Скривив губы не то в усмешке, не то в гримасе презрения, Лярва встала, ухватила бабу Дуню за шиворот и поволокла её тело прочь, в заросли, среди которых находился известный ей люк колодца. Только этот колодец не был колодцем канализационной системы, это был технический колодец горячего водоснабжения. Подтащив к нему тело, Лярва бросила его на землю. Затем достала из-под своей видавшей виды куртки чугунную, тяжёлую выдергу, подцепила крышку люка, налегла на рычаг и сдвинула крышку в сторону. Из люка повалил белый густой пар, устремляясь к небу и рассеиваясь в воздухе; внизу слышалось журчание воды, очевидно, изливаемой из прорыва в старой, проржавевшей трубе. Почти кипя, вода обжигала бетонные стенки колодца и, находя в них щели, уходила в песчаный грунт. Именно этот колодец был уготован Лярвой в качестве могилы для бабы Дуни.
Ещё один, другой, третий рывок — и вот уже Лярва подтащила бессознательное тело несчастной к колодцу, занесла её голову над жарким отверстием и, покачавши свою ношу на обечайке вперёд и назад, надсадно кряхтя, всё же ухнула тело вниз, прямо навстречу сверкающему зеркалу горячей воды. Пролетев несколько метров и ударившись головою о железную трубу, баба Дуня вдруг очнулась и вернулась в сознание. От удара произошло кровоизлияние в мозг, она не могла пошевелиться и застыла в нелепой позе ногами кверху. Голова её была прижата к раскалённой трубе щекою и ухом, глаза и нос оказались в страшно горячей, почти восьмидесятиградусной воде, и дышать она могла только ртом, да и то с трудом, со свистом преодолевая переломанную, измятую гортань и досиня сдавленную Лярвиными пальцами шею. Едва дыша, чувствуя страшный жар воды и железа своей головой, варясь заживо в этом адском бульоне, баба Дуня не могла, конечно, прожить в этих условиях дольше, чем одну или две минуты. Она уже ничего не видела своими полусварившимися глазами и когда услышала, что крышка люка лязгнула над нею и накрыла собою колодец, то осознала, что осталась во тьме одна, на дне колодца, наедине с кипятком, шипящим паром и стремительно приближающейся смертью.
Она вдохнула в себя ужасающе жаркий воздух раз, другой, третий, обожгла себе изнутри всё горло, гортань и трахею и, чувствуя адскую, непредставимую и непереносимую, раздирающую и сводящую с ума физическую боль от ожогов, успела подумать перед своим последним вдохом: «Зря я, дура, ввязалась в это дело! Нечего было носиться со своей помощью. Не дано мне было всё исправить. А раз так, то будь проклят Бог и будь проклято Его мироздание!»