«Вот моё старое кресло, в котором я восседаю. Ну что она там так долго плещется? Когда уже выйдет?.. — Он хмуро и раздражённо покосился на дверь ванной комнаты, в которой стояла настолько мёртвая тишина, что только свет, видневшийся в щели под дверью, указывал на присутствие там человека. — Кресло… кресло. Это кресло у меня от родителей, и в доме нет мебели старше, чем это кресло. Оно очень неудобное — раньше не умели делать мебель. Почему я до сих пор не выбросил эту рухлядь? Память об отце? Он уж давно в могиле. Прочь, к чёрту всё барахло, к чёрту все вещи — надо думать о людях, о детях!.. Почему колышется штора, если я не открывал окно?.. Нет, есть ещё одна причина, почему я не выбрасываю кресло. Оно связано для меня с памятью о детстве, когда отец, сидя в нём, качал меня на коленях и пугал, что сейчас раздвинет колени и я упаду на пол. Было очень весело, и я очень смеялся. — Он и сейчас не удержался и мрачно усмехнулся одной половиной рта. — Почему-то эти минуты отпечатались у меня в памяти. А потом я точно так же качал на коленях своих дочерей, сидя в этом же кресле. Вероника не смеялась и только пищала, чтобы я отпустил её. А вот Вера — она всегда была больше похожа на меня, она смеялась. Да ещё так заливисто, громко! Вера.»
Вот книжный шкаф, новенький и изящный, с собственными светильниками на верхней панели. Этот шкаф всем нравился — и членам семьи, и гостям; нравился потому, быть может, что был совсем новый и действительно красивый. Книги в нём, правда, были по преимуществу детские. А кроме книг, стояли фотоальбомы и наиболее ценные, памятные фотографии в красивых рамках. Поэтому хозяин если и открывал шкаф, то обычно с целью именно посмотреть фотографии или показать их кому-нибудь из гостей. На фотографиях были запечатлены самые счастливые, светлые моменты семейной жизни: застолье с шашлыками на даче, поездка на лыжную базу, прогулка на лошадях.
Внезапно ветер колыхнул штору слишком сильно, и Замалея поневоле перевёл взгляд на неё. Внизу, из-под шторы, выглядывали мыски каких-то старых не то ботинок, не то кроссовок. Он тупо посмотрел на них и подумал, что не помнит в своём гардеробе такой обуви. Ему захотелось встать и закрыть окно, чтобы прекратить это раздражающее колыхание шторы, чтобы обездвижить всё вокруг себя и в себе самом, в том числе свои болезненные мысли и воспоминания. И он уже даже привстал с места с этою целью, отставив в сторону бокал с чаем, — но, по всей видимости, привстал слишком резко, потому что голова его вдруг закружилась и он принуждён был сесть обратно. Такое головокружение бывало с ним и раньше: нужно было лишь тряхнуть головой и сконцентрировать взгляд в одной точке. Он так и сделал, попытавшись присмотреться к тем самым ботинкам, которые стояли позади шторы. Однако либо эффект головокружения оказался слишком сильным, либо свою роль сыграл тяжелейший для нервной системы день, но мыски обоих ботинок упорно шевелились у него перед глазами. Ему даже показалось, что один из них чуть выдвинулся вперёд.