Когда Замалея пришёл в себя, в квартире стояла уже мёртвая тишина. Превозмогая резкую боль в страшно опухшем, хлюпающем носу, чувствуя сильнейшую тяжесть в голове и головокружение, он с огромным трудом приподнялся и сел на полу, посреди лужи собственной крови. Ему не хотелось ничего — ни вставать на ноги, ни сопротивляться, ни защищать себя и своих близких. Единственное, чего он по-настоящему хотел в эту минуту, — это полнейшего покоя, бессознательности и чтобы вся эта дикая, чудовищная ситуация каким-нибудь любым способом, но поскорее бы разрешилась и как-нибудь закончилась. Заторможенность, смертельная усталость, полнейшее отсутствие нервных и физических сил создавали вполне реальную угрозу того, что он сейчас просто отключится, как отключается электроприбор с исчерпавшею свой заряд батареей. Тем не менее кое-как он смог приподнять лицо и посмотреть прямо перед собою.
Гинус сидел на стуле фронтально перед ним и, очевидно, в упор его рассматривал, однако поручиться за это Замалея не мог, ибо лицо чудовища тонуло в полумраке, а торшер стоял у стены непосредственно за его спиной. По левую сторону от него лежала полностью обнажённая жена с покрасневшим лицом и со связанными сзади руками. В её рот был вставлен кляп из какой-то кружевной материи — вероятно, из её собственного белья, принесённого Гинусом из ванной. Жена была в сознании и поводила кругом мокрыми от слёз, расширенными от ужаса глазами. По правую руку от Гинуса лежала Вероника, плотно завёрнутая в халат своей матери и туго обвязанная его поясом. Она лежала совершенно неподвижно, и Замалея со своего положения смог разглядеть только ухо её головы, повёрнутой набок. Ухо было красным и очень распухшим. Вероятно, девочка находилась в бессознательном состоянии, погружённая в него, скорее всего, ударом в висок.
— Пожалуйста, — пробормотал Замалея прыгающими губами, — пожалуйста, отпустите нас. Оставьте нас в покое! Кто вы такой?
— Тебе привет от твоей подруги, — хмыкнул Гинус.
— От какой подруги? О чём вы? — Замалея сморщился от усилий, которых требовала от него беседа.
— От подруги, которая в прошлый раз тебя не добила, — спокойно закончил Гинус своим низким, глухим голосом. Казалось, ему с трудом давались длинные фразы.
«Значит, всё-таки она! Опять она! Все мои беды от неё!» Эти мысли были до такой степени горькими, фаталистичными и безысходно печальными, что Замалея потерял последние остатки мужественности и захныкал, как ребёнок. Страх, тот самый древний, липкий и когтистый ужас, который когда-то, в минуту жуткого бегства, запрыгнул в него и свил в его душе своё паучье логово, — этот самый страх вдруг пробудился, встрепенулся, ожил, расправил свои когти и щупальца и, стремительно набирая силу, ринулся из своего логова наружу, разрывая и кромсая всё на своём пути, заглушая и умерщвляя все другие голоса в душе Замалеи и принуждая, наконец, самое тело его сотрясаться в припадке животной боязни смерти и желания жить. Он задрожал и вдруг превратился в плачущего младенца, лишённого всякой способности к мысли и к поиску выхода из создавшейся кошмарной ситуации.