Гинус обернулся. Замалея, вздрогнув всем своим толстым телом, опять пополз к его ногам на четвереньках, колыхая в воздухе свисающим животом, сотрясаясь крупною дрожью и роняя на пол с лица, вперемешку, крупные капли крови и слёзы. Он что-то тихо шептал хнычущим, доверительным и каким-то даже убеждающим голосом. Гинус наклонился и прислушался.
— Я никому не скажу, — бормотал Замалея. — Только пощадите. Дайте жить. Я не выдам вас. Пожалуйста.
При этих словах Замалея дополз и опять обнял ногу убийцы. Он уже не плакал, а только дрожал и сопел там, внизу, у пола, продолжая стоять на четвереньках.
В воздухе снова повисла тишина. Гинус словно бы ждал, будет ли предел всему этому. Затем он резко дёрнул той самой ногой, за которую уцепился Замалея, высвободил её и с размаху ударил ботинком свою жертву по лицу. Удар был страшный и очень болезненный, ибо пришёлся по уже сломанному носу. Взвыв, Замалея повалился на пол и засучил ногами от боли.
Тогда Гинус наклонился, приподнял его голову за волосы и процедил сквозь зубы:
— Ну и кого мне пощадить, толстая свинья? Тебя или твою дочь?
Замалея ещё некоторое время стонал и извивался, сотрясаемый острою болью. Затем вдруг затих, заморгал глазами, косясь на огромную ручищу Гинуса, по-прежнему державшего его за волосы, и взгляд его постепенно вновь начал становиться человеческим и осмысленным. Осознав смысл вопроса, он вздохнул пару раз, как бы решаясь с ответом, и наконец жалким, дрожащим, но вместе с тем отчётливым голосом произнёс невообразимое:
— Пощадите меня! А я ничего, я буду молчать.
Гинус помедлил, словно не веря своим ушам, а затем переспросил тихим, зловещим голосом:
— Что ты сказал? Кого мне пощадить?
Кровавая маска, жирно покрывавшая к тому моменту лицо Замалеи, пришла в движение, и суетливые, трясущиеся губы повторно ответили:
— Меня! Пощадите меня!.. А я вас не выдам! Пожалуйста, сжальтесь!
Неизвестно, на что ещё рассчитывал этот человек, видевший только что собственными глазами убийство своей жены.
— Я тебя плохо слышу, свинья! — загремел Гинус. — Так тебя мне пощадить или твою дочь?
— Меня! — громче повторил и Замалея. — А я смолчу! Я смолчу! Я.
— Я опять не расслышал, скотина! — ещё возвысил голос Гинус. — Так кому мне сохранить жизнь?
— Мне! — почти закричал Замалея.
— Повтори! Кого из вас двоих ты просишь пощадить?
— Меня! Меня! Меня! — и крик Замалеи перешёл в истерические рыдания. — Пожа-а-алуйста, не убива-а-айте.
Гинус оттолкнул от себя его голову и медленно распрямился. Перешагнув через толстое дрожащее тело, он подошёл к бездыханной женщине и рывком вырвал из трупа свой нож, длинный, влажный и вишнёво-алый от крови. Затем, вернувшись к распростёртому на полу отцу, предавшему свою дочь на погибель, Гинус ухватил его сзади за рубашку, насквозь промокшую от пота и запачканную кровью, и могучим мышечным усилием поднял, поставил на ноги и прислонил к стене. Замалея тихо скулил; ноги его подгибались в коленях; он вис всею тяжестью на руке Гинуса, прикрывал глаза от страха и, судя по появившемуся запаху, не избегнул так называемой «медвежьей болезни». Видимо, он предчувствовал развязку, наконец поверил в неё.