Клуб Дюма, или Тень Ришелье (Перес-Реверте) - страница 197
– Он щедр? – Тут она презрительно повела подбородком в сторону Ла Понте. – Д'Артаньян еще больший скряга, чем ваш приятель. Ведь он впервые пригласил своих друзей на пирушку уже в Англии, после дела Монка[152]. Тридцать пять лет спустя.
– Как вижу, вы тут эксперт, хотя этого следовало ожидать. В вашем доме хранилось столько романов-фельетонов, которые вы якобы ненавидели… Поздравляю! Вы отлично сыграли роль вдовы, сытой по горло экстравагантными увлечениями мужа.
– Я ни капли не притворялась. Он ведь собирал старые, никому не нужные и посредственные книжонки. И сам Энрике был таким же – посредственностью: он так и не научился читать между строк, отделять золото от пустой породы… Он был из числа тех идиотов, что всю жизнь мотаются по миру и собирают фотографии всяких достопримечательностей, даже не пытаясь что-то о них разузнать.
– А вы, разумеется, не из таких.
– Конечно! Знаете, какие две книги были самыми первыми в моей жизни? «Маленькие женщины»[153] и «Три мушкетера». Обе потрясли меня, но каждая по-своему.
– Ах, как трогательно!
– Перестаньте! Вы задали мне несколько вопросов, и я пытаюсь на них ответить… Бывают наивные читатели – такие, как бедный Энрике. И читатели, которые хотят копнуть поглубже и восстают против стереотипов: д'Артаньян – храбрый, Атос – рыцарь, Портос – добродушный, Арамис – верный… Господи, не смешите меня! – тут и на самом деле раздался ее театральный и зловещий, как у миледи, хохот. – Если бы вы только знали… Из всего этого я сохранила в душе один образ – он всегда безмерно восхищал меня… Белокурая дама, в любой ситуации верная себе самой и тому, кому она взялась служить. Она боролась в одиночку, надеялась только на себя, и вот ее-то подло убили четыре картонных храбреца… А загадочный сын, сирота, выходящий на сцену двадцать лет спустя! – она склонила голову, не в силах справиться с чувствами, и во взгляде ее вспыхнула такая ненависть, что Корсо чуть не попятился назад. – Я так отчетливо помню ту гравюру, как будто она и теперь лежит передо мной: река, ночь, четыре негодяя стоят на коленях, но милосердие чуждо их сердцам… А с другой стороны – палач; он поднял обе руки и занес широкий меч над обнаженной шеей женщины…
Вспышка молнии внезапно осветила искаженное лицо Лианы Тайллефер, нежно-белую шею, зрачки, впитавшие в себя трагическую сцену, которую она вспоминала теперь так, словно видела когда-то на самом деле. Потом громыхнул гром, и снова задрожали стекла.
– Негодяи, – повторила она, отрешенно, тихим голосом, и Корсо не мог понять, говорила она о нем и его спутниках или о д'Артаньяне с друзьями.