Но она очаровывала меня, как и все, кажется, в этом доме, и я позволила ей увлечь себя в студию.
Портрет трех девочек все еще стоял на мольберте и сразу приковал мой взгляд. Она стояла рядом, слегка наклонившись, с видом явного удовольствия.
— Портрет похож, — произнесла она.
— Да, очень.
— Но время никак не отразилось на их лицах… пока. — Она надула губы, будто обидевшись на время, которое вело себя так плохо. — Они очень трудны для художника. На этих лицах ничего невозможно прочесть, не правда ли?
Я согласилась.
— Они выглядят такими юными и невинными.
— И все же мы все рождаемся в грехе.
— Однако некоторые умудряются прожить честную жизнь.
— О миссис Верлен, вы такая оптимистка. Вы всегда верите в лучшее в человеке.
— Разве это не лучше, чем в худшее?
— Нет, если вы видите это худшее своими глазами, — ее лицо сморщилось. — И я когда-то была такой же, как вы. Я верила… верила Гарри. На вашем лице недоумение. Вы не знаете, кто такой Гарри. Это человек, за которого я собиралась замуж. Я покажу как-нибудь его портрет… или даже два, ладно? Сейчас я работаю над портретом Эдит.
Я очень внимательно смотрела на нее. Она быстро подошла к стопке холстов, и я вдруг осознала, как беззвучны ее шаги. И представила, как она тихонько наблюдает за всеми, кто входит и выходит из дому… в том числе и за мной. Для чего она вела наблюдения?
Просто таким образом она могла изучить наши тайные побуждения, а потом прийти в свою мастерскую и перенести их на холст. Эта мысль заставила меня поежиться. Невольное движение опять не укрылось от нее и опять ее позабавило. У нее был характер, но она предпочитала скрывать его под маской маленькой девочки.
— Эдит, — продолжала она задумчиво. — На этом портрете вы видите ее с девочками. Как она здесь очаровательна! А теперь взгляните сюда… — она вытащила другой холст и поставила на мольберт, прикрыв юное трио.
Фигуру на портрете трудно было узнать. Эдит на последних месяцах беременности, с тяжелым животом, с лицом, искаженным странным выражением, чем-то средним между страхом и хитростью. Ужасно!
— Вам не нравится?
— Нет, — ответила я, — он… неприятен.
— Знаете, кто это?
Я покачала головой.
— О миссис Верлен, а я считала вас честной.
— Похоже, Эдит, но… она никогда не выглядела так.
— Все впереди. Сейчас она очень напугана. А с каждым днем будет еще более напуганной. Она никогда не перестанет бояться, до конца своих дней.
— Надеюсь, портрета никто не видел.
— Нет. Я покажу его позднее… возможно.
— Но мне вы его показали.
— Только потому, что вы заинтересованы так же, как и я. Вы тоже художник. Вы слышите музыку там, где ее не слышат другие, разве не так? Вы слышите ее в шепоте ветра, в шелесте листьев, в журчании ручья. Я же нахожу то, что мне нужно, в человеческих лицах. Мне никогда не хотелось писать пейзажи, они мне неинтересны. Мне всегда были интересны только люди. Еще малышкой я бралась за карандаш и рисовала нашу гувернантку. Вильяму это казалось странным. Но тогда мой дар был другим. Все началось после того, как Гарри… — Ее лицо сморщилось, казалось, что она вот-вот расплачется. — Иногда у меня появляется очень сильное желание написать какого-то человека. Мне пока еще не так хочется написать вас, миссис Верлен, но я знаю, это придет. Вот я и… подкрадываюсь к вам, как лев подкрадывается к своей жертве. Но ведь львы никогда не приступают к еде, пока не проголодаются, не правда ли? — Она подошла совсем близко и рассмеялась мне прямо в лицо. — Я не собираюсь вас съесть, просто я нахожусь… в контакте… — Она подняла руку, и ее лицо озарилось ангельской улыбкой. — Я… в контакте… с высшими силами. Люди не понимают… — Она коснулась своей головы. — Знаете, как меня называют в деревне? Недомерок-не-все-дома. Вот что обо мне говорят. А я это знаю. Слуги говорили. И Вильям, да и эта его миссис Линкрофт. Пусть их… у меня-то гораздо больше дома, чем у них, потому что я в контакте… с силами, о которых они ничего не знают.