Остальные три стены заставлены стеллажами с книгами; некоторые, в старинных кожаных переплетах с позолоченными корешками, находились за стеклом. На паркетном полу лежали персидские ковры, в амбразурах окон были устроены сиденья, в центре комнаты располагался дубовый стол с несколькими креслами.
В библиотеке царила торжественная атмосфера. Я представила, как в течение нескольких веков вокруг этого стола собирались семейные советы. Здесь, без сомнения, допрашивали и Нэйпира после гибели брата.
Нэйпир, сидевший за столом, поднялся при моем появлении.
— А, — сказал он, — миссис Верлен. — В его глазах, казалось, опять зажглись огоньки, сделавшие их еще более пронзительно-голубыми. Я называла их лукавыми, но в них было нечто большее, чем лукавство. Он с нетерпением ждал меня, чтобы доставить несколько неприятных минут.
— Садитесь, пожалуйста, — тон был мягким, бархатистым.
Это уже опасно, — сказала я себе.
— Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить о вашем концерте. Настройщики уверили меня, что рояль в большом зале в прекрасном состоянии, и все должно пройти замечательно. Не сомневаюсь, вы доставите всем нам огромное удовольствие.
— Благодарю вас. — Какая вежливость, подумала я. В чем же он меня уязвит?
— Вам когда-нибудь приходилось выступать на сцене, миссис Верлен?
— Строго говоря, нет.
— Понятно. Наверное, вы к этому не стремились?
— Нет, отчего же, — сказала я, — стремилась, и даже очень. — Он поднял брови, а я торопливо закончила:
— Но, пожалуй, этого недостаточно.
— Хотите сказать, что вам не удалось достичь необходимого уровня?
— Именно так.
— Значит, ваше честолюбие оказалось недостаточно сильным.
Я заметила как можно холоднее:
— Я вышла замуж.
— Но это не причина. Надо полагать, существует немало женатых и замужних гениев.
— Никогда не утверждала, что я — гений.
Его глаза замерцали.
— Вы оставили свою карьеру ради замужества, — сказал он. — Но ваш муж был более счастливым. Он своей карьеры не оставил.
Я растерялась при этих словах. Я боялась, что голос выдаст мои чувства, если заговорю. Как я ненавидела этого человека! А он продолжал:
— Я подобрал пьесы, которые вам предстоит играть для нас. Уверен, вы одобрите мой выбор. Великие мастера, любимцы публики… Я знаю, вы оцените их по достоинству.
Я не ответила. Перед глазами стоял Пьетро и сцены из прошлого. Его эгоизм, моя обида на него за те жертвы, которые я принесла и о которых постоянно ему напоминала.
Кто этот человек, считающий себя вправе заставлять меня вспоминать все это. Я не должна стоять здесь и позволять мучить меня. Я взяла ноты, которые он положил на стол.