Хозяйка смерила ее гневным, сверкающим взглядом; на лбу ее залегла складка. Мандина молитвенно сложила руки, ожидая такой грозы, какой еще не бывало.
— В последний раз! Запомни — в последний раз вмешиваешься в дела господ! — промолвила хозяйка глубоким, приглушенным голосом; гнев ее не разрядился взрывом, он распирает ей грудь, которая с трудом поднимается и опускается. — Служишь ты в доме давно, но если еще раз сделаешь мне поперек — прогоню тебя, в поденщицы определю… Запомни!
Круто повернувшись, Анзуля вышла и с силой захлопнула за собой дверь. Но, не дойдя и до середины столовой, вернулась, встала на пороге кухни. Мандина так и не сдвинулась с места, безутешно рыдает, прижимая фартук к лицу.
— Ступай на бойню, — приказывает хозяйка уже обычным тоном, хотя всю ее еще трясет от негодования. — Ступай, скажи мяснику, что мясо никуда не годится. Если он так будет меня обслуживать, на зиму солить мясо буду не у него. Пошлю к мяснику в Приморье…
Ни жива ни мертва вышла Мандина из кухни. Мимо Юре прошла без единого словечка, даже не обругала его. Тот удивленно посмотрел ей вслед, покачал головой. «Видать, «бранной похлебки» отведала…» — рассудил он.
Меж тем Анзуля нашла Дорицу уже успокоившейся.
— Будь мужественной, малышка моя, решительной, — нежно шепчет она девушке, гладит по голове. — Ты узнала то, чего не должна была узнать, я хотела уберечь тебя от горя, от разочарования. Тем более, что, как я надеюсь, все еще может обернуться к добру. Когда-нибудь посмеемся над тем, из-за чего ты сейчас плачешь. Будь мужественной — держись так, словно ничего не случилось.
Приласкала девушку, заглянула ей в лицо — такое прелестное, румяное от плача и горячее, горячее… А девушка, охваченная какой-то сладкой грустью, прильнула к ее груди, пряча разгоряченное лицо.
Дни стали короче, но все еще держалась сухая, ясная погода. Наступила осень, далматинская осень, самое прекрасное время года. Жаль только — недолгое: несколько недель всего стоит осень, а нередко и вовсе — несколько дней. Обычно кончается разом, и тогда начинает дуть юго, южный ветер, и дует бесконечно, до изнеможения, и свистит, и воет, и приносит с собой проливные дожди.
В одно прекрасное утро в самом конце октября шьора Анзуля пришла к Зорковичам. Шьор Илия, уже вполне оправившийся после болезни, сидел в кресле, веселый, жизнерадостный: будто заново родился. Память об опасном недуге возбуждает в нем благодарное чувство к богу, наполняет новым желанием жить. Доктор давно разрешил ему вернуться к прежним привычкам, и только напуганные женщины еще донимают его своей опекой. Дорица, например, спрятала его трубку, и каждый день между отцом и дочерью происходят стычки из-за курения; бедный шьор Илия полностью подпал под каблук дочери.