— Ах, не говорите, не говорите! — взмолилась Дорица. — Никому не говорите, прошу вас!
Девушка готова провалиться со стыда: выдала тайну своего сердца, которую следовало закопать, спрятать от всего мира; и выдала она эту тайну женщине, которая, быть может, предаст ее, употребит во зло, обратит в насмешку…
— Ни единой душе не скажу! — прямо-таки с радостью клянется Мандина: слава богу, госпожа не узнает о ее промахе! — Ни одной-разъединой душеньке! Только уж и вы-то виду не подавайте. Вытрите глазки да ступайте поскорей к нам…
— Как же я покажусь, такая? — вздохнула Дорица. — Тетя меня хорошо знает, глаз у нее зоркий, все подмечает…
— А ничего, утритесь только. Вот так! Теперь еще личико вымойте да полотенцем-то, полотенцем — докрасна… Ах вы, моя голубушка! Вот и снова как розан. А за меня не беспокойтесь — ни одной живой душе не проговорюсь. И не тужите! Он тоже покой потерял, право слово! Здорово его пристукнуло. Тоже мне мастер! Вино пить, девчат любить…
Дорица привела себя в порядок, умылась, и щечки ее снова разрумянились. Но в глазах осталась печаль, словно погребенная в глубине души; горе пустило корни в сердце, в самом темном, самом сокровенном уголке его. Низко опустив на глаза платочек, Дорица отправилась к Дубчичам.
Шьора Анзуля, поцеловав ее, по своему обыкновению строго, пытливо посмотрела ей в лицо.
— Да ты больна, малышка! Щеки горят, глаза… — Она сняла платок с головы девушки, повернула ее к свету. — Что у тебя болит? Ну, скажи тете!
Дорица держится мужественно, не дает взору Анзули проникнуть в глубь души, осветить ее тайну. Попыталась даже улыбнуться, да улыбка-то не получилась. Чем ласковее с ней Анзуля, тем тяжелее Дорице. Перемогается, а слезы-то все-таки уже навернулись.
— Ты плачешь? Что с тобой, дитя?
— Ах, тетя, пожалуйста… Ничего…
Дорица отвернулась, от горя и стыда закрыла лицо руками.
Смотрит Анзуля, сопоставляет, размышляет. И не расспрашивает больше. Инстинктивно она поняла, что расспрашивать надо Мандину. Та должна знать, отчего плачет девушка. Анзуля пошла в кухню, оставив Дорицу одну, — пускай выплачется, легче ей станет.
Застав Мандину в кухне, шьора проницательно посмотрела ей в глаза. А та не знает, куда деваться от страха и растерянности. «Все знает! — мелькнула мысль, и мороз пробежал по спине служанки. — Но как же она узнала-то, господи? Что мне делать, грешной?»
Анзуля и впрямь уже обо всем догадалась. Испуганная физиономия Мандины все ей объяснила.
— Что ты там наболтала, несчастная? Говори, что наделала!
— Да ничего такого, о чем бы вам пожалеть, — залепетала Мандина. — Зашел разговор, ну и… сама не знаю, как…