— Он меня узнал! — закричал Зандоме, несмотря на трепет, охваченный какой-то особой радостью. — Вижу, узнал! Крепись, мой Мате!
И Зандоме почудилось, будто в глазах Мате мелькнула ласковая улыбка.
— А вы сказали — не говорит! — обернулся Зандоме к Лоле. — Говорит, и совершенно внятно, только не языком… О, не одними словами можно выразить свои мысли! Посмотрите на его глаза: как явственно говорят они! Больше, чем все пустые речи… — Зандоме сжал холодную руку. — Прощай, Мате… Прощай!
И он почувствовал, будто дернулись в его руке холодные пальцы, не имея силы ответить на пожатие, — и все тот же упорный, предостерегающий взгляд…
— Странная вещь, — задумчиво сказал Зандоме, когда они с Нико вышли во двор. — По нему не видно, чтобы он мучился. Говорят, он без сознания. Нет! Это что-то вроде какого-то полусна. Ждет в прихожей у смерти своей очереди… Но картина, признаться, ужасная. Она внушает странные мысли, не очень-то ободряющие. Вот человек мучился, бился, работал до упаду — и в пору, когда ему бы увидеть плоды своих трудов, когда бы жить ему без забот, словно капиталисту на проценты с капитала, именно в эту-то пору и оказываешься там, где теперь бедный Мате… После этого, что же такое человеческая жизнь? Какой в ней смысл?
— На этот вопрос Мате легко бы ответил, — возразил Нико. — Объяснил бы, почему незаметно по нему страданий и почему он смотрел на тебя с сожалением, будто предостерегая от чего-то. Он верит в иную жизнь, которая вечна. Такова его философия. Простая, но, как видно, вполне его удовлетворяющая, а главное, она не подводит его в решающие минуты, как часто подводят нас, жалких философов, наши высокоумные рассуждения…
— Да, вера — это клад, — с глубокой убежденностью согласился Зандоме. — Неоценимый дар для того, кто сумел ее сохранить. Увы, вся наша культура устремлена к тому, чтобы лишить нас этого сокровища. Не знаю, кому это на пользу? Во всяком случае, не нам, жалким философам. И уж тем более — не человеческому обществу. Счастье, что веру сохраняют еще именно те несчастные, чей удел — страдание. Если б не вера — общество составляли бы одни отчаявшиеся, и мир превратился бы в преддверие ада…
В тот день наш город с уверенностью ждал «мужского» звона. Ждал уже несколько дней, хотя Лоле ничего определенного еще не хотел сказать. Но сегодня, после того, как ушел Зандоме, Лоле объявил, что последний час близок. Вся семья собралась вокруг умирающего; в сени и во двор набились друзья и соседи. Казалось, все с нетерпением ждут конца драмы, быть может, ждут его даже самые близкие. В конце концов ведь невыносимо: жизнь в доме уже столько дней выбита из колеи! Иван не решается пойти в поле, бездельничает, бродит по двору, без пользы, без цели. Женщины измучились плакать и горевать; и дом, днем и ночью открытый для посетителей, больше смахивает на корчму или вовсе на базарную площадь. Спят все мало, а если и спят, то сном беспокойным, вечно настороже в ожидании того, что висит над ними неотвратимо…