Его творчество двух последних десятилетий жизни (пятитомный роман «Мать зовет», начатый еще в Южной Америке, историческая трилогия из эпохи революции 1848 г., драмы и др.) не имеет такой художественной ценности, как произведения предыдущего периода, оно не оказало и того огромного влияния на развитие отечественной литературы, как его проза конца XIX — начала XX века. Это вполне понятно и естественно. Писатель длительное время был оторван от жизни родной страны, пережившей коренные изменения, которые не всегда были ему понятны и даже известны. Он долгие годы жил в чужой для него языковой среде, утрачивая ощущение родного языка, свое мастерство прекрасного стилиста, свободно владеющего всеми языковыми пластами.
Он по-прежнему ненавидит и обличает собственническую мораль, власть денег, социальное неравенство. Тем не менее и теперь, в эпоху социальных революций и рождения компартий, Кукучин видит путь к победе справедливости не в социальных преобразованиях, а в утопических идеях нравственного усовершенствования людей, не понимая роли классовой борьбы. Эта жесткая идейная заданность его произведений вела к слишком свободному обращению с изображаемым материалом. Искажались подлинные жизненные связи, абстрактные концепции не наполнялись живой художественной плотью.
Писатель умер в мае 1928 года в Югославии, в октябре тело его было торжественно перевезено в Словакию, в г. Мартин. Многое в его творчестве, как это часто бывает в истории литературы, умерло вместе с ним, оставшись лишь достоянием специалистов. Однако лучшие произведения Мартина Кукучина вошли в дом каждого словака, обогатив его духовный мир и национальное сознание. «Если у меня есть какая-нибудь заслуга, — подчеркивал писатель, — так только та, что я стремился возвеличить народ, из которого происхожу». Эту бесспорную заслугу, как и большое художественное дарование словацкого классика, без сомнения, признает за ним и советский читатель.
А. Соловьева
1. НЕТ ДОМА, НАД КОТОРЫМ НЕ ВИЛСЯ БЫ ДЫМОК
Под горой Грабовик, как бы прилепившись к ее крутому склону, стоят дома братьев Берацев. Если идти из деревни, а вернее, городка, минуешь сначала дом Ивана, за ним Франича, а в третьем живет Мате. Иван — старший, Мате — младший из братьев. Таковы же и дома. Иванов — самый старый и маленький, Франичев — поновее, с подвалом, где хранятся огромные бочки; а дом Мате уж и вовсе новый, с каким-то даже намеком на роскошь, правда, роскошь тежацкую[2].
Франич начал строить дом давно, да не закончил. Все в его доме выглядит как бы временным. Четыре стены наспех побелены, пол дощатый, под ним упомянутый подвал, а вот потолка еще нет. Только потолочные балки положены поперек, вмурованы в стены, так что прямо из жилой горницы можно прекрасно рассмотреть всю конструкцию тежацкой крыши, то есть самой солидной части дома; снаружи к стропилам прибиты решетины, на них уложены каменные плитки, одна заходит за другую, как черепица или рыбья чешуя — чтоб вода стекала беспрепятственно. А чтобы в щели не проник ветер, не поднял бы на воздух всю конструкцию — здешние ветры с легкостью могут разметать даже такую крышу, — ее скрепили сверху раствором и залили известкой.