По балкам развешаны мужские и женские рубахи и прочес белье и платье, а еще — кожаные мехи, в которых наш крестьянин держит сусло, вино, масло и вообще всякую жидкость; носит он в них и воду из городского водоема и даже из недальнего морского залива. Дом Франича состоит, в сущности, из одной-единственной комнаты, нет ни сеней, ни кухни и ни иных помещений. Три окна его глядят на городок — если только не захлопнуты деревянные ставни, — а четвертое окно и дверь выходят прямо на склон Грабовика, заросшего падубом, миртом, можжевельником; кое-где возносит над кустарником свою могучую крону сосна или думает думу седая олива. В обеих торцовых стенах чердака — которого, как мы видели, в сущности, еще нет — тоже пробито по окну. Пока что только воробьи ищут там приюта, если внезапно хлынет дождь.
Не очень-то уютно в таком доме, однако и это убежище вполне удовлетворяет крестьянина тех краев, где настоящей зимы и не бывает.
Но пусть никто не думает, что Франич не имеет средств. Напротив, он хозяйственный крестьянин, или, как тут говорят — справный тежак. Отложено у него кое-что в сундуке, и нетрудно было б ему отделать дом как следует. Только зачем бросать денежки на ветер, когда у него дети еще не выросли? Подрастут сыновья, соберутся жениться, тут-то он и потолок настелет, и каждому угол отгородит — комнат выйдет, сколько нужно, так что каждая парочка будет жить по отдельности. Досок всегда хватит на складе у парона[3] Микулы, который возит на своем люгере вино в Риеку, а в обратный рейс нагружает суденышко досками да бревнами из обширных лесов вокруг Дельницы и Огулина.
Старший брат Иван остался один в доме родителей, из которого вылетели младшие сыновья старого Бераца, или, как его тут прозвали, Претура. «Претур» на местном наречии означает претор, судья. Видно, был кто-то из предков нынешних Берацев выдающимся человеком, если прилепилось к нему такое прозвище. Старый дом невелик, окошки в нем маленькие, с деревянными ставнями. Потолка в нем тоже нет — слишком низкой получилась бы горница, — зато изнутри крыша обшита тесом, как на чердаках.
В те времена много было таких домишек. Жили просто, замкнуто, зато и нужды не знали. Кофе тогда не пили — пили вино, зимой — ракию, теркелицу, которую всякий мог гнать сам. Воды не пили совсем, как и сейчас не пьют, — вода свинцом ложится на желудок. Упоминают и еще и о том, что в те поры не курили. Один только старый шьор[4] Наде, ветеран наполеоновской гвардии, офицер к тому же, гордость нашего городка, многое повидавший, дошедший до старой «Московии», откуда вернулся невредимым, если не считать пятен на ушах и на носу — следов русского мороза, — только этот шьор Наде курил трубку с длиннейшим чубуком, приглядывая за работой своих тежаков-арендаторов в поле. Зато все нюхали табак, как о том свидетельствует старинная хроника; нюхала табак и старая шьора Репарата, та самая, что подарила тяжелую золотую цепь патронессе нашего городка, благодатной Матери божией Карменской