А почему бы и не так? По-разному ведь живут люди, кто как зарабатывает и съедает свой хлеб. Жизнь одних от начала и до конца наполнена событиями — большими и малыми — успевай только поворачиваться. У других же она бедна ими, течет вяло и ровно, и если это течение неожиданно прерывается, то, оглянувшись, и вспомнить нечего.
Ну что, в самом деле, есть вспомнить офицерской средней жене? (Средней потому, что майорской.) Ее муж, теперь уже бывший, так сумел поставить себя, что ей даже не довелось, в отличие от своих подруг, таких же, как и она, офицерских жен, поколесить по стране, повидать Север и Юг, Восток и Запад. На праздничных застольях ей не приходилось кричать кому-нибудь:
— А помните, как однажды в Туркмении?.. — или: — А вот когда мы служили на Сахалине!..
Для нее все те двадцать лет были почти одинаковы, и только последний, когда она узнала, что муж изменяет ей, резко выделился из обычной череды — недоумением, обидой, горьким, саднящим душу вопросом: за что?.. Отчаянными попытками убедить себя, что все это чепуха, что ничего такого не было и быть не могло и что соседка по лестничной площадке капитанша Анна Васильевна нарочно сталкивает ее, Ирину Петровну, с мужем, сообщая ей, что заведующая гарнизонным продмагом Вера Ходункова в открытую хвастается, что майор Неплохов вот-вот бросит свой «гербарий» — так Вера прозвала якобы худеньких Ирину Петровну и ее дочь Катю — и переедет со всей обстановкой к ней.
Кошмарный был год. С ночными бесконечными разговорами, когда она, приглушив все, что творилось в душе, умоляла мужа сказать всю правду, какая бы горькая она ни была, а он только усмехался и с любопытством, как на чужую, смотрел на нее, отчего она догадывалась о правоте Анны Васильевны, но не желала сознаться в этом. С неистовыми взрывами исступленной любви к нему и тяжелой, изнуряющей ненависти. С округленными страдающими глазами дочери и, наконец, с откровенным, как обухом по голове, признанием мужа. С самоуговорами смириться, оставить все так, как есть: не я, мол, первая, не я и последняя, все мужчины такие, если не ради себя, то ради дочери. С мучительно, но неукротимо вызревающим равнодушием к мужу, к тому, что уже прошло, и к тому, чему предстояло еще быть. Ничего становилось не жаль. Жалко было только, что канула молодость. Пообещала что-то, чем-то поманила и исчезла. Отстала незаметно где-то, а где — и не вспомнить. Хотелось, правда, как-то перечеркнуть те двадцать лет — теперь уже постылые. Но сорок лет — это сорок лет…
И к тому же дочка все еще живет с отцом. На семейном (о, господи!) совете решено было, что она завершит свое среднее образование в той самой школе, в которой она его начала.