Родители Ирины Петровны — потомственные преподаватели иностранных языков — занимали тихую, тесноватую и темноватую, но неотразимо уютную квартиру на спокойной, отдаленной от суетного центра, улице профессора Попова. Отец умер так давно, что Ирина Петровна и помнила-то его смутно, как сквозь туман или как мутное, непроницаемое для звуков стекло, даже фотографии с пожелтевшими от времени, крошащимися краями не помогали вспомнить его более отчетливо. Мать же, бойкая, подвижная, восторженная, во все, что ни говорят и ни пишут, верящая старушка, еще жила и даже преподавала. Не в институте, не в техникуме и не в школе. Ее приглашали в частные дома — давать уроки отстающим ученикам и ученицам. Сметливая, наблюдательная старуха неизменно впадала в ужас от нашего низкого, почти примитивного уровня преподавания языков в школах. Сплошная самодеятельность, обучение наобум, как бог на душу положит. Но каждая учительница, с кем ни побеседуй, уверена, что только она, и никто другой, владеет тайной правильного произношения, и это-то сильнее всего выводило из себя опытного, видавшего виды преподавателя.
Впрочем, чего иного можно ожидать от «француженок» или «англичанок», если они лишены возможности общаться на избранных ими для преподавания языках с хозяевами этих языков. Канули в прошлое времена, когда поездки «инъязычников» за границу всячески поощрялись. А у школьников, у этих задерганных, не понимающих, за что они подвергаются таким мучениям, мальчишек и девчонок, у них какие перспективы? Промчаться раз в жизни «галопом по Европам» в составе какой-нибудь туристской группы?.. Так для какого рожна, спрашивается, им языки?..
Ирина Петровна унаследовала таланты родителей: свободно говорила, читала и писала на четырех — французском, английском, немецком и испанском — языках, и в НИИ, где она работала лаборанткой, переводила на русский статьи из зарубежных научных журналов.
О, родительская квартира — тихая и надежная пристань! Еще не известно, решилась ли бы она, Ирина Петровна, так круто изменить течение своей жизни, если бы не была уверена, что здесь ее примут, успокоят и выходят, если бы не шмыгала тихой беленькой мышкой ее старенькая мать. Всю-то жизнь она прокопошилась со своими языками, ни от кого ничего не брала, зла не делала, незаметной была, и кажется, что она и в самом деле превратилась в мышку, в деятельную, неунывающую, но мышку, — но почему же при взгляде на нее не возникает даже намека на скорбное ощущение о напрасно прожитой жизни? Напротив. Возникает уверенность, что если кто и жил по-настоящему, так это она, эта старомодная старушка, обожавшая пользоваться допотопными шляпками с перьями и вуальками, шалями и даже лорнетом. В лорнет она пристально и строго рассматривала изысканно завершенные цветы-камнеломки в цветниках Ботанического сада, который посещала каждый день…