Два с половиной года после смерти Мане, последовавшей в 1883 году, Берта мучительно старалась преодолеть свое горе. Она пыталась отвлечься, организуя детские праздники для Жюли в своем уютном новом доме на улице Вильжюст, где также начала давать обеды для художников и писателей. Там среди прочих бывали Малларме, Дега, Ренуар и Моне.
Вместе с Эженом Берта ухаживала за могилой Эдуарда. Они купили соседний с ней участок, чтобы, когда придет срок, Эжен был похоронен рядом с братом. Со смертью Эдуарда Мане что-то умерло в ней самой. Она писала Эдме, что раздавлена. Обаяние Мане было таково, что она неким иррациональным образом представляла себе этого человека бессмертным.
Верная делу импрессионистов, она к 1886 году была одной из всего трех оставшихся членов их сообщества. Пока они в последний раз в качестве группы показывали свои работы в Париже, Дюран-Рюэль в Нью-Йорке демонстрировал шесть ее картин. В каталоге ее фамилия была написана через букву «Z» (не Morisot, а Morizot). Ее часть экспозиции (в зале «С») включала картины «В саду» – один из самых нежных, солнечных видов ее сада в Буживале, с высокой травой и обильной листвой, написанный характерными для нее раздельными, легкими диагональными мазками, а также «Морской пейзаж», память о ее обручении с Эженом Мане.
Изображения танцовщиц Эдгара Дега в одиночку или группами, в кулисах и на сцене висели едва ли не во всех залах Американской ассоциации искусств, в том числе картины «Кордебалет Парижской оперы» и «За кулисами». Снова и снова со своей выгодной позиции в кулисах Парижской оперы Дега рисует «мышек» в сверкающем облаке розового и красного тюля, выходящих на сцену в свете газовых фонарей. Их юные тела заряжены энергией, напряжены, сияют в вихре цветных бликов. Художник, взволнованный воспоминаниями детства, в которых отложился образ его экзотичной матери в присборенных пышных юбках, с розой на поясе, демонстрировал твердую решимость оживить на картине нечто эфемерное в женщине.
Во время первого путешествия в Новый Орлеан Дега заметил в женщинах глубокого американского Юга нечто естественно-первородное, что оказало воздействие на все его последующее творчество. Яркость тамошних красок заставляла его возвращаться к холодной цветовой гамме своих гладильщиц, которых он рисовал без сантиментов, откровенно демонстрируя выпуклую мускулатуру их рук и плеч, когда они тяжелыми утюгами водят по полотнищам прочной ткани. Нью-йоркская публика увидела его «Прачек» – пример изображения трудящихся женщин, пробуждающих в нем ностальгию молодости.