От простого такого решения разом полегчало, поднял он тяжелую голову и уже зряче огляделся окрест. Давненько не засиживался он на улице столь долго, а если и случалось, то всё в разговорах с шабрами, так что и забыл, когда и видел по-настоящему встречу старого дня с новым. А творится это, оказывается, дивно: что-то аж от прихода живого есть в рождении дня. Искристая, венчает коронка света то место на склоне серого неба, где восход, как говорят в народе, целуется с вечернею зарею. Потом ярче вдруг становится корона и на глазах обращается в бледно-дымчатое полукружье, словно шатром накрывает влюбленных. И вот новая зорька — молоденькая, розовенькая — лежит на каемке земли, привольно раскинув ручки и ножки…
Слух опять выкрал из тихого сумрака чьи-то сторожкие, раза два замеченные краешком уха шаги, но до них ли сегодня было! Всмотрелся Сергей Иванович в глубину темной еще улицы и углядел фигуру, которую ни с чьей другой в Синявине не спутаешь.
— Ну чего ты там тресся, Спирька? — окликнул негромко. — Поди да присядь, вместе повздыхаем.
Спирька подошел, уместился рядом на лавочку, бережно придерживая соломенный навильник головы, и, согласно усмешливому предложению Сергея Ивановича, протяжно, с сопеньем, вздохнул.
— Вот-вот, — улыбнулся Сергей Иванович. — Что я и говорю. — И тоже, словно бы в дразнилку, вздохнул нисколько не мельче Спирьки. Но сказал серьезно: — Не вернулась еще Варька, все у тети гостюет. А я на твоем месте не терся бы здесь, а каждый вечер туда бежал, в Мартовку.
— Ходил я. Да что толку.
В голосе Спирьки была полная безнадежность. И Сергею Ивановичу ничего не осталось другого, как протянуть сочувственное: «Мда-а…» Что он и сделал, покосившись на бледное, птичье-остренькое личико Спирьки. Переживает парень, видать, уж очень глыбко, совсем осунулся, одни глаза и остались на лице. О-хо-хо, привыкли мы считать, что-де молодо-зелено, стерпится-слюбится, а ведь вся-то жизнь человеческая в молодости складывается…
— Как там отец у тебя? — спросил тихо, стараясь придать голосу больше теплоты.
— Да что с ним сделается, — ответил Спирька как бы нехотя. — Тихий опять сделался — новая идея у него. Русалок, говорит, забыли, надо разводить русалок. На Светлое все убегает, на Светлом, говорит, еще остались русалки. И кроликов своих, черт бы их подрал, забросил совсем, кормить их не перекормить…
— А ты ему вбивай, что живые они, кролики-то, и есть хотят. Он же хорошо следил за ними… Да, и я заметил на пожаре, тихим он больно стал, так ни одного слова и не выронил.
— Да говорил я ему. Да что толку…