— А то я пойду запрягу Карюху, да и тронемся, — первым поднялся из-за стола хозяин. — Не то сгинет наш Федор Савельич невесть куда, ранняя он пташка у нас. А то не поймашь его в лесничестве — ищи-свищи потом.
— Мы с Варей, наверно, прямиком пройдем, — поднялся за ним и Алексей. — Через Казачий и там просекой. Да, Варь? Еще и раньше тебя доберемся.
Обиженная утренним молчаньем на свою просьбу, Варька встрепенулась от неожиданности и так рванулась из-за тягостного стола, что и углядеть не успела, как свезла локтем стоявшую на краю кружку с зелеными петушками на боках — дзинь! — лишь черепки разбежались по полу. И пропала совсем: ахнула в голос и лицо закрыла руками.
— Ай-вай, наконец-то! А то сидят за столом молодые, а мы не пьем, не поем и посуду не бьем. На счастье! — неожиданно радостно ответила хозяйка на Варькину неловкость, все засмеялись, но Варьку это и вовсе допекло — выскочила она за дверь, будто с палкой за нею гнались.
— Ну отхватил же ты, Алексей, красотушку! Сама бы на ней женилась, — все еще смеясь, с открытой завистью вздохнула Оня, чем вконец развеселила мужчин: Алексей засветился весь, полугордый-полусмущенный, а Ваня Воинов, мужик серьезный, хмыкнул, глянул на женку с дивом в глазах и откликнулся ворчливо, будто впрямую понял ее слова:
— А то бы женилась она… что бы делать-то с ней стала, на цельну голову ниже… Отбери-ка лучше чего лишнего у нас — посуды, постельного чего. Они вон не хотят жить-то у нас… Обратно с лесничества заеду — отвезем их в избушку у Гати, а то и верно — пусть там живут, лето на дворе.
Варька как выскочила, так и пристыла на углу ограды, в тройную жердинку оцепившей прикордонный огородик. Стояла, стараясь слиться со сдвоенным, связанным вязовыми ветками столбиком, и докусывала уже которую горькую травку. Но подошел Алеша, шепнул, коснувшись щеки неколкими мягкими усами: «Ну чего ты? Эх ты, Варюха-краснуха!..» — и спрямилась немножко ее душевная неразбериха, вцепилась она опять в его большую руку и подумала, что и часа не может без него, не то чтобы день, месяц или год! И как это некоторые женщины выдерживают долгие-долгие разлуки? Она бы, наверно, не смогла, выплакала бы сердце до капли, высохла, сгорела за несколько дней. Раньше-то, когда не было ясно с ним, легче жилось, ждала да только злилась. А теперь… теперь и жить, кажется, незачем, если без него. Даже подумать нельзя!..
Они прошли мимо колодца под скосившейся шляпой-навесом, обогнули огород, наполовину заросший бурьяном, и ступили на тропу, которая тут же нырнула в густой подрост, близко обступивший Воинов кордон. Для двоих тропинка была узка, стеснена деревцами, но Варька ни за что не хотела выпускать его руку, и шли, тесно прижавшись друг к дружке, потом и приобнявшись. Алексей подхватывал и отводил нависшие поперек ветви. Звон стоял в молодняке невообразимый: то ли снами ночными делились пичужки, то ли здоровались так отчаянно, то ли просто кричали в небо радость жизни. И удивительно: не нарушало пташье многозвучье глубокой вокруг тишины, оно даже крепило, казалось, нетронутость лесного покоя. Точно так же в лесу перестаешь потихоньку замечать шум вершин в ветреную погоду. Под гул вершин и птичий гомон Варьке всегда становилось в лесу легко-легко, до бесчувствия рук и ног — о, сколько раз перерождалась она по дороге из Синявина в Мартовку в рябиновый кустик, в листок, в травинку! — и тихий праздник воцарялся на душе, и думалось о чем-нибудь одном, ясном-ясном, и, конечно, только хорошем. Но сегодня все было навыворот: в груди стесненно и тревожно, мысли разбегались вроссыпь, ни одна из них не доходила до понятного конца.