— А и не собираюсь отвер… отверчиваться. Только сейчас я постараюсь покороче. Итак, значит, ель. Это — ель обыкновенная. По-латински — пице абис. Другая разновидность в нашей стране — ель сибирская, пице обофата. Ну, сибирская — больше в Сибири, а мы про нашу, обыкновенную. Хотя, по-моему, и глупо называть одно дерево обыкновенным, другое чуть ли необыкновенным, у каждого свое интересное. Дерево это очень светолюбивое, не смотри, что в ельниках всегда сумрачно. Особенно красивой вырастает оно в открытом месте. Но и на свету оно растет хорошо только тогда, когда цела у него верхняя почка, самая главная часть. Ну, как у нас, скажем, голова. Деревья, они ведь точно такие, как и мы: рождаются, растут, есть у них и туловище, и голова, и ноги. И во много они сильнее нас. У нас вот, скажем, отрежут голову — нас и не станет…
— Ой, чего ты городишь?!
— Да я просто к слову. К тому, что, если у ели даже главную почку отрезать, она будет жить, правда, низкой вырастет, уродливой. А лиственные деревья и «без головы» вырастают нормальными.
— Еще… еще что-нибудь расскажи. — Варька смотрела на Алексея во всю ширь своих больших искристых глаз.
— Я же говорю: про каждое дерево можно целый день рассказывать. — Алексей не подал вида, что он невозможно рад интересу ее, но в голосе, дрогнувшем и потеплевшем, это прорвалось явно. Он вел ее, выбирая прогалы посветлей и почище, рассказывал, и усики его белесые топорщились в довольной ли, радостной улыбке.
— Ну вот и Казачий. Перебежим через него, там всего-то с километр просекой — и будет лесничество. Ваня еще и полпути наверняка не одолел, пока он объезжает Казачий, мы уже в лесничестве окажемся.
— Мы полезем в этот овраг?!
Варя попятилась перед разверзшимся под ногами оврагом — крутым, темным и глухим.
— А что? Запросто. Он чистый, видишь — одна черника растет. Да и не крутой он, не боись. Вон какие карнизы, по ним сбежать можно, не только спуститься.
— Сбежишь… Папа у нас часто приговаривает: голова — не карниз, отшибешь — не приставишь.
Отговариваясь и собираясь духом, Варька, приглядевшись, заметила, что берег и вправду не столь отвесный, как показалось сначала: из темно-зеленого мрака выступали сходящиеся вкось широкие ступени, на которых росли все те же ели, а кое-где лежали и золотистые солнечные лужи. Спустились на дно и в самом деле легко, с корня на корень перепрыгнули малюсенький сквозной ручеек и, опять же по карнизам, в огибь крутизне, поднялись наверх. Здесь сразу же, с берега, вперемежку с расступившимися елями встали нечастые, рослые липы, клены, и повеселело вокруг от света, зазвенело опять пташками. Потом деревья расступились еще просторнее — это, раздвинув всех и вся, встали в круг великие дубы.