Голос его потускнел, завял — коснулись-таки незажившего. И попыталась Варька перевести разговор на другое:
— А про цветы, травки ты так же много знаешь?
— Да нет… Хотя, конечно, знаю кое-что. С отцом мы больше о деревьях говорили, в техникуме тоже про лес больше, а с травами у нас любила возиться мама. Ну, по-народному, конечно: это от головной боли, это от живота, это для сердца…
Разговор завял, шли дальше молча, расходясь и касаясь друг друга, но не отцепляя руки. Внезапно набежал встречный ветерок, смягчил густо настоянный прелью воздух. Оказалось — с просеки, солнечным коридором легшей в зеленом обвале рослого леса. Опять возникла из ниоткуда тропинка, пошли по ней ходко, вспомнив совсем было забытое оброненное Ванькой Воиновым, что-де лесничего можно поймать в лесничестве только спозаранок. По мере того как мельчал и расступался лес, все шире раскрывалось небо, столь глубоко синее, что казалось зеленоватым: то ли это глаза напитались цветом июньской поросли, то ли земная зелень нынче взошла настолько буйно, что выпаривалась вместе с влагою и отдавалась в вышине. Помягчело под ногами — начался песчаник, и резко разломилась стенка кудрявеньких липок и березок, сошла на пустырь с чахлыми кустами и жухлой прошлогодней травой. Но тут же встала другая, зеленая до изумрудной глубины, и в стене этой лишь сквозным взглядом можно было высмотреть строгие ряды: сосенки были явно высажены людьми. Впереди коротко взлаяла собака, над частыми крестиками сосенок встала и стала нависать все ближе и выше тесовая крыша с выцветшим флажком на коньке. Просека оборвалась и выпустила Варьку с Алексеем на размятую песчаную дорогу, на противной стороне которой стояли три дома с бурыми стенами и черными черточками толсто пробитого мха. Чуть поодаль бронзовел сосновыми свежестрогаными боками новенький сруб, и тихую безживность вокруг нисколько не рушили ни пузатый мальчонка, что врастопырку стоял под окнами крайней избы со спущенными трусиками-полуштанками и старательно, в одну точку, писал в песок, ни одноухая собачка, сидевшая около и внимательно следившая за его работой.
Собачка, словно обрадовавшись чужим, кинулась к Варьке и Алексею с сиплым лаем, но тут же замолкла и лениво побежала обратно, а мальчонка не спеша подтянул полуштанки.
Над крылечком срединного дома висел кусок фанеры, взятый в рамку. Полуоблупившиеся, не очень искусные буквы вещали с него, что здесь и есть Синявинское лесничество Речновского лесхоза. Варя не шагнула за Алексеем на ступеньки, а сразу села на лавочку, пристроенную сбоку от крыльца: все, мол, все, смелость моя иссякла, больше я не ходок к чужим людям. Алексей понял ее бессловное — в контору не войду ни за что! — подмигнул и шагнул внутрь, под ним натужно пропели пересохшие половицы, потом в глубине глухо стукнула дверь.