— Состоял… — Степка вконец потерялся во всех этих перепадах в делах, голосе и вопросах Бардина. — В прошлом году выбыл по возрасту.
— Ну, еще должен помнить: платили вы там эти, как их?..
— Взносы?
— Во-во. Так что в нашу бригаду тоже надо взнести кой-что. А ты как думал? — Федор снял руку со Степкиного плеча и опять удивил прямо-таки скачковым перепадом в голосе — он у него ворчливым сделался, ласковым, как у добренькой бабушки. — Ну да ладно нам ерепениться, давай по-хорошему толковать. Я вот чего узнать хотел: клуб-то ты открываешь по вечерам?
— Не-ет. У Маньки ключи… А-а… зачем они тебе? — совсем обалдел Степка, не в силах связать концы с концами.
Клубачом в Синявине одноногий Терентий Сагин был, да сломал весной последнюю ногу, свалившись спьяну под мостик у пожарки, и ключи забрал отец, остались они у Макаровых — так еще и не сыскали клубу нового хозяина. Председателю Совета, конечно, не пристало самому в ключниках ходить, попросил он Степку временно присматривать за клубом, а ему есть когда? Он Маньке скачал ключи. Всего и делов-то там — отпирать да запирать по вечерам, ну, может, прибрать немножко после кино.
— Манька, Степка — одна сатана. — Бардин посмеялся коротко, и от его раздельного «хе-хе-хе» зябко стало Степке. — Зачем мне, говоришь? А мысля тут пришла. Спектакль один сыграем мы с тобой, когда народу будет побольше. Интере-есный должен случиться спектакль!.. Ну, это потом, его еще мозговать будем, пока давай дуй вдогон сородичам. Братец у тебя мужик что надо…
Степка нечувственно сделал шаг — Федор опять застопорил его властно:
— Постой! Так что ж, Степан, теперь мы с тобой в одном узле. Язык-то не распускай, каждое слово проверь, прежде чем выпустить. Мужик ты, кажись, похлеще братца обещаешь быть. Чую — поворочаем мы с тобой дела. Ну, давай ступай.
Далеко вверху, за Поперечной улицей, за полем и еще дальше, за Гатью, по-над чернильно-черной кромкой леса широко высветлялось утро. И дрогнула перед тем дальним светом ночная темь, уползла с уличного простора и прижалась к домам, воротам и заборам, отчего те разом вроде шагнули вперед и выступили со всеми углами, трубами и застрехами. В чьем-то дворе — кажется, у Зараевых — гулко похлопал крыльями и суматошно заорал петух, но тут же смущенно осекся — рано еще.
Степка Макаров, утеряв припорядковую тропу, шел по кисее политых росой гусиных лапок и часто ежился. Ни хмеля нисколько не осталось в нем, ни сон не коснулся его даже малюсеньким коготком — пусто и холодно было в чугунно-тяжелой голове. Только одно вкралось в нее и держалось неотступно: разрешилась его давняя забота совсем не так, как хотелось ему, и лучше бы совсем не затевать это дурацкое дело! И все сильнее вызвенивал в груди страх, что целиком увяз он в чем-то жутком-жутком и что теперь, наверно, поздно отступать. Поздно, поздно, поздно…