Художник, вопреки опасениям следователя, не стал отпираться. Он только и сказал в своё оправдание:
– Я не хотел его убивать! Просто я потерял голову! Я боялся, что он расскажет обо мне и своей, и моей жене, поэтому узнав, что тесть будет поздно возвращаться домой, назначил ему встречу под покровом ночи. Я просил его, ничего никому не говорить. Я умолял его! А он остался непреклонен. И мне пришлось, – пролепетал Илья, – он не оставил мне выбора.
– Как вы попались на глаза Гусарову?
– Он застукал нас в машине и сфотографировал. Мы заметили только вспышку, когда выскочили из салона, человек скрылся, и мы не успели его рассмотреть. Оба мы подумали о шантаже. А оказалось, что это был мой тесть. Сначала он решил, что я соблазнил его крестника Поля Баландина. Потом он убедился, что мой любовник другой парень. Но это не остудило его негодования. Тогда я и схватил валявшийся возле скамейки прут и ударил его!
– Вы не приносили его с собой?
– Конечно нет!
– Разве он не был завёрнут в газету?
– В газету? – растерянно повторил художник, потом махнул рукой. – Нет газетой я пытался стереть отпечатки своих пальцев.
– Почему он сразу не рассказал всё вашей жене?
– Я думаю, что он готовил почву. Он очень любил Ариадну и не знал, как ей открыть глаза на меня.
– Так, может быть, он ничего и не сказал бы ей, если бы вы пообещали больше не встречаться со своим любовником.
– Сказал бы, – уверенно проговорил художник и добавил: – Вы просто не знали Бориса Гусарова.
– Насколько мне известно, он сам не был святым.
– Это совсем другое, – ответил Илья Незвецкий, закрыл лицо руками и заплакал, как несправедливо обиженный ребёнок.
Сад медленно и, казалось бы, с трудом выбирался из темноты отступающей ночи навстречу рассвету, подобно путнику, выходящему из непролазной чащи густого леса на свет.
Ариадна сидела в своём кабинете на диване, закрыв лицо руками и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Дверь открылась без стука. Вошёл отчим, подошёл к дивану и сел рядом с ней.
Почувствовав его присутствие, Ариадна медленно разжала руки и посмотрела на него абсолютно сухими глазами.
– Только не говори мне, пожалуйста, что я должна жить ради детей. Моя жизнь рассыпалась как карточный домик!
– Не буду, – тихо отозвался он. – Потому что жить ты должна ради себя самой. А дети и бизнес часть твоей жизни.
– Я не могу!
– Сможешь. Ты сильная. И нет ничего, что могло бы истощить твою силу.
Она положила голову ему на плечо и тихо заплакала. А он стал гладить её по голове, как делал давным-давно, когда она прибегала к нему со своими детскими неприятностями, типа разбитой коленки или сломанной куклы. Тогда это безмерно трогало его. Ведь она бежала не к родной матери, а к нему, к отчиму.