— Не за пару дней. Мир всегда туда летел. А мы сидели с пивом и смотрели на это.
— Селфи на фоне апокалипсиса?
— Чего? — Дэрил обернулся.
— Ничего. Вас много?
Реднек, блеснув глазами, оскалился. На секунду он опять напомнил Митосу, что и среди людей бывают хищники.
— А тебе какое дело?
Митос развел руками:
— Я — врач, в конце концов. Могу пригодиться.
— Это уже не мне решать. Посмотрим, что скажет Рик.
— Рик? — Митос деланно приподнял бровь. — Он ваш… Вожак?
— Наш шериф.
Вряд ли реднек понял, почему его попутчик согнулся в приступе истерического гогота.
* * *
Он никогда не умел останавливаться, если дело касалось его собственной шкуры. «Гнилой» — как говорили одни. «Родной и единственный» — как парировал он сам.
Именно этому он учился у каждого, кого встречал на этой щербатой от трещин пыльной дороге. У любившего павлиньи перья египтянина, давшего понять, что сарказм и ирония не только делают жизнь ярче, но и могут стать отличным доспехом. У его личного «черного человека», лучше всех научившего взвешивать каждый шаг и слово. У брата, не дававшего забыть, что такое улыбка.
Именно все эти гребаные, сраные, трижды проклятые учителя и «гнилая» шкура привели его на эту дорогу и заставили ползти по ней, скребя пальцами сначала землю, потом песок и отплевывая скапливавшуюся во рту кровь из почти оторванной губы.
Он же не умел останавливаться, да? Из-за (ради? благодаря?) улыбчивого, бледного мальчишки, навсегда вбившего в его голову то, что нужно хранить свой огонь. Священника, с такими родными морщинками в уголках глаз, объяснившего, что огонь необходимо еще и дарить.
Само собой, из-за женщины с линией жизни мотылька, показавшей, что зажечь его проще, чем потушить.
Теперь, спасибо разве что не почерневшей руке, каждое движение которой мутило сознание и выворачивало душу, слово «огонь» превратилось в самое грязное ругательство.
Он продолжал ползти. Ученики. Учителя. Женщины. Дети. Все было позади. А могло вырасти впереди, пышным цветом алого мака на залитых кровью полях.
Впереди. Шериф. Не Рик (кто такой Рик?) — другой. Его шериф и судья в одном лице. Свой шериф и свой судья. Он был где-то на этой дороге. И не он один.
Но пока перед ним была лишь пыль и темнота. Боль и жар. И крылья.
Крылья, припорошенные пеплом и пылью, залитые грязью и кровью.
Так не стоило ли ему посчитать их знаком и наконец-то притормозить? Вот только сначала следовало доползти до них.
* * *
— Подъем, болтун. Наша остановка.
Митос протер глаза. Первый ночной кошмар среди кошмара реального закончился. Тело ломило, спасибо сну в позе «хрен-тебе-а-не-вытянуть ноги» на заднем сидении. Он посмотрел на свои руки, на которых почему-то отчётливо ощущалась влага. И песок. Влага была реальной.