Но наступает тишина. Ее нарушают только всхлипывания из-под кровати.
— Все хорошо, — утешает мальчика неестественно спокойный голос, — теперь все будет хорошо.
* * *
Город пугает тремя цветами: черное, серое, красное. Красные отблески пожаров — пылают окраины. Черные пятна — плащи монахов. Серые — растерянных, не знающих, что делать и куда податься, штурмовиков. И монахи и штурмовики уступают дорогу благородному дону, ведущему за руку мальчика лет десяти, в одной лишь грязной ночной рубашке. Кровью пропитана одежда дона, кровью испачкано лицо. Голубые глаза угрюмо ловят отблески редких факелов. Во лбу третьим глазом вспыхивает зеленый камень. Он идет по затихшему городу словно смерть, принявшая кровавую ванну, никто не осмеливается перейти ему дорогу.
Дома, уткнувшись в мягкие волосы Киры, он плачет без слез, содрогаясь всем телом, и только потом подходит к носилкам. Уно мертв. И коммунар и хам равно шепчут проклятья, но касается губами холодного лба мальчика уже Антон. Он же, повернувшись, отрывисто бросает Кире:
— Собирайся. Дон Рипат отвезет тебя с принцем в безопасное место. Я обо всем договорился. Он и сам будет рад убраться подальше, пока монахи чистят серые ряды.
— А как же ты?
— У меня остались дела в городе.
Он должен спасти Будаха. Хотя бы Будаха! Перед тем, как его в ужасе отзовут на базу и примутся лечить, как зачумленного. Коммунары не верят в бога. Тем более те из них, кому выпало играть роль божества. Поэтому он сам не понимает, кого просит: «Пожалуйста! Хотя бы еще одну жизнь!»