Она заплакала. Звук причинял ему боль, как раскаленные щипцы, и он не мог держаться в отдалении от нее; он осторожно, ощупью нашел дорогу в ее сторону сквозь темноту, обнял и баюкал, прижав к груди. Он думал, что герцогиня дю Шен никогда в жизни не позволяла себе плакать. Она закрывалась броней от гнева и обжигающего презрения; она хранила свою боль за возмутительным поведением и вызывающим безразличием.
Но она никогда не горевала.
Он обнаружил, что сам плачет вместе с ней, как если бы его собственный ребенок был так предан, осквернен, так ужасно и окончательно потерян.
Через некоторое время вспышка прошла, как проходят вспышки, и она, обессиленная, привалилась к нему, ее голова придавила его руку. Вся ее нервная гордость исчезла. Он стал читать молитву за невинную, и через несколько ударов сердца она присоединилась к нему, и слова связывали их крепче, чем слезы.
Когда молитва была окончена, он подумал, что желает дать ей покой, и эта цель заслонила всё остальное в его сознании. Убирая растрепавшиеся волосы, прилипшие к ее мокрой щеке, он замер.
— Дарий? — позвала она. Он закрыл глаза и устремился в темноту.
Я священник.
Означает ли это так много теперь, в конце долгой-долгой жизни? Один маленький момент сострадания — и мир будет уничтожен?
Я давал клятвы.
Бог так безумно ревнив?
Он не мог оторвать руку от ее щеки. Его пальцы проследили ее очертания, как если бы это был чертеж ключа к его сердцу.
— Нет, — пробормотала Тереза. — Нет, отец. Я не буду просить тебя согрешить.
Это была отсрочка. Помилование.
Которого он не хотел вдвое больше, чем желал ее.
Он наклонил голову.
Вкус ее губ был горьким и пряным как крепкое вино, он пробудил слепящий прилив тепла внутри него, потрясая до глубины души. Когда-то он заставил себя отстраниться от этой невероятной радости; отрекся от нее. Но даже тысяча лет сна не смогла убить этого.
Он пил ее вкус, как человек, умирающий от жажды. Мягкие полные губы так чудесно откликнулись его губам; он издал низкий горловой звук, когда она нежно дотронулась до его лица. Он позволил себе прикоснуться к ней, его руки — сначала нерешительно — спустились по ее шее к изящным покатым плечам. Кожа у нее была лихорадочно-горячая, что в свою очередь зажгло и его.
— Дарий, — прошептала она: ее губы накрыли его ухо. Мечта о наслаждении, подобные мечты он не позволял себе так долго. — Я не сделаю с тобой этого. Позвольте мне пойти к Богу хоть с малой каплей добродетели — по крайней мере, я не соблазнила священника.
Он удержал себя в узде, стараясь остаться спокойным; это оказалось сложнее, чем он мог предположить. Он хотел… он нуждался…