А ещё через месяц муж собрал чемодан и уехал, сказав на прощанье Люсе: «Ты ни в чём не виновата. Просто у нас с тобой не сложилось, и теперь уже не сложится. Нам надо развестись. Я пока у себя поживу. Я позвоню». Чмокнул опешившую Люсю в щёку и аккуратно закрыл за собой дверь. Навсегда.
«Ой, мамочки, мамочки, что же теперь делать? Что я вечером родителям скажу?» – бормотала Люся, бесцельно бродя по квартире. Заглянула в ванную комнату. На полочке мужа, где стоял его бритвенный прибор и умывальные принадлежности, было пусто. Хоть бы забыл что-нибудь и вернулся, думала Люся.
Но Коля ничего не забыл. Оставил Люсе только фамилию – Мельник. Люция Мельник это ещё хуже, чем Люция Гоздзиньская.
Фамилию Люся менять не стала – ей уже было всё равно. Развод стал для неё крушением «Титаника». Жизнь, словно айсберг, раскололась на куски. До встречи с Колей она упрямо верила в счастье, и что в её жизни будет любовь и будут дети, мальчик и девочка. До развода она самозабвенно любила мужа, и каждый день прислушивалась к себе и ждала, когда внутри шевельнётся новая жизнь. Сына они назовут Стани́славом, с ударением на «и» – по-польски. Так звали папиного отца, Люсиного дедушку.
Стани́слав Николаевич Мельник – это звучит. Будет звучать! А девочка непременно будет похожа на мамину маму, которая умерла за два года до рождения Люси. У них будут красивые дети, не такие, как она… – мечтала Люся. А если Коля захочет, она родит ещё, сколько захочет, сколько попросит, Люся с радостью исполнит его желание… Но Коля не торопился стать отцом и Люцию ни о чём таком не просил.
Всё это было до развода. А после – в любовь и счастливую жизнь Люция больше не верила. Но в сердце ещё жила надежда, что Коля к ней вернётся. Поймёт, как она его любит, то есть любила. То есть, это он её любил. У попа была собака, он её любил…
Надежда жила в ней ещё долго, светилась тёплым живым огоньком, не давая Люсиному сердцу окоченеть и превратиться в лёд. А потом тихо умерла. Вместе с сердцем.
Люся так до конца и не поверила отцу, который тщетно пытался втолковать безутешной, поникшей от горя дочери, что муж оставил не её, Люсю, а ставшую бесполезной идею.
– Понимаешь, дочка, о чём я говорю?» – втолковывал Анджей дочери. Люся механически кивала головой, всхлипывая и сморкаясь. Слёзы нарисовали на её щеках две блестящие дорожки.
– Астав её, астав, – останавливала Анджея Люсина мама, у которой, когда она волновалась, появлялся заметный абхазский акцент. Хариклия всунула в безвольные руки дочери стакан с нарзаном. Люся послушно глотала воду и плакала, не в силах остановиться.