— А то, — срывается атаман на грозный тон, но тут же берёт себя в руки, продолжая вкрадчивым голосом, — что я от лица маньчжурского командования предлагаю вам сдаться. Хватит лить православную кровь. Гарантирую жизнь и свободу всем, кроме комиссаров…
— Значит так, — быстро перемещаюсь к Рычагову и призывно машу рукой Мошляку, — как старший по званию, временно принимаю командование на себя. Лейтенант и майор ползком вот по этой ложбинке скрытно поднимаются наверх с собой у вас только по пистолету, мы со старшиной остаёмся на месте. Я начинаю переговоры с Семёновым, чтобы дать вам время на подъём. Затем по моей команде мы бросаем по гранате и догоняем вас. Всё, выполнять.
Старшина вновь ставит гранату на предохранитель и протягивает её мне.
— А не врёшь? — перекладываю наган в карман и беру в руку гранату, — много чего про тебя рассказывали.
— Больше верь комиссарским байкам, атаман Семёнов простых подневольных солдат не трогает. Так есть среди вас комиссары, аль нет?
— А если правду баешь, атаман, то приведи кого-нить из наших, что в лагере захватил, пусть они подтвердят.
С минуту из лощины не было слышно ни звука.
— Послал за вашими… Слышь, солдат, ты зря время тянешь… не вырваться вам отсюда. Выдавай своих краснопузых и лети на свободу белым лебедем. Напрягаю зрение, чтобы разглядеть склон сопки в направлении, куда уползли Мошляк с Рычаговым, ни одна веточка не колышется.
— Старшина, давай потихоньку за нашими… — шепчу напарнику.
— А нету у нас здеся партийных… — я ложусь на землю делаю руки рупором, направляя голос в сторону озера, — вышли все, последний, лейтенант, в болоте утоп, я тут за старшего — красноармеец Аниськин.
— Брешешь, Аниськин, — голос Семёнова снова становится жёстким, — ещё двое должно остаться: лётчик-майор и комбриг, что на аэроплане летели.
«Не понял, они что труп не нашли»?
— Собака брешет… — добавляю драматизма в голос, — комбрига того нынче ночью убило, мы с ним в секрете были, так ему пуля всю черепушку разнесла, там его и оставил. А лётчик — ранетый, отстал от нас где-то уже поутру…
Старшина длинной винтовкой с примкнутым штыком цепляет ветки кустарника, оступается и сползает в соседнюю воронку. В это же мгновение снизу по зарослям орешника, где мы прятались, короткими очередями начинают бить два пулемёта, сверху на голову сыпятся срубленные свинцом ветки.
«К земле огнём прижать хотят… поближе подобраться под его прикрытием… выходит, это не я тут время тянул, а они ждали пока отставшие ручники подоспеют».
Краем глаза, как при замедленной съёмке, вижу, как крепкая фигура старшины поднимается над землёй, рука с зажатой в ней гранатой идёт назад и тут же — резко летит вперёд. Взгляд напарника следующую секунду ещё провожает её, пущенную по дуге в сторону пулемётов, но вдруг какая-то невидимая сила бьёт бойца в грудь и, как сломанный манекен, отбрасывает его назад и вниз. Взрыв гранаты происходит в то же мгновение, как голова старшины скрывается из виду. Пулемёты сразу замолкают, я, пользуясь возникшей паузой, ныряю в воронку старшины, чтобы застать последний толчок его сердца, заливающего алой кровью продырявленную гимнастёрку, и последнее движение глаз с расширенными зрачками в мою сторону.