— Приспичило им, видите ли…
Евгений Константинович вышел в спальню, ссутулив плечи, и прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Он уже ругал себя за внезапную вспышку — что называется завелся с пол-оборота — и несколько минут стоял так, пытаясь справиться с медленно стывшим в нем гневом. Когда он вернулся, Алексей по-прежнему сидел на стуле, скованный и ощетинившийся. Ирина Анатольевна что-то говорила ему.
Танька держала в руке стаканчик с лекарством.
— Выпей, папа.
Он покорно проглотил пахучую горьковатую жидкость.
— Что же делать, Женя? — спросила Ирина Анатольевна.
Ей тоже было несладко, он видел это, несмотря на свое подавленное состояние и поднимавшееся к затылку предчувствие головной боли, — но она держалась. И ему стало жаль ее, когда он понял, что забота и тревога ее сейчас не только о сыне, но и о нем, о его спокойствии и здоровье.
— Может быть, ты все-таки ответишь нам с матерью, почему нельзя отложить? На год, что ли… Хоть бы закончили третий курс, а?
Перемена, происшедшая с отцом, осталась незамеченной сыном. Слишком был занят собой, своими мыслями о несправедливом, как он думал, отношении отца к его выбору… И то, что он чувствовал тщательно скрываемое до сих пор, но все же очевидное предубеждение Евгения Константиновича к Марико, ожесточало и ослепляло его.
— Нет, мы поженимся, как пройдет положенный срок… Заявления поданы, ничего изменить нельзя.
— Значит, здесь стою — здесь останусь? И — никаких объяснений?
— Послушай, Алик, — волнуясь, сказала мать. — Хорошо ли ты проверил себя? Будь откровенен с самим собой — возможно… возможно, вы по молодости лет… — Она запнулась, подыскивая выражение, и увидела Таню. — Танюша, тебе лучше уйти…
Танька безропотно удалилась.
— Мама, не нужно меня уговаривать.
— Я не уговариваю, я обращаюсь к твоей рассудительности.
— Говори, как мужчина, — глухо произнес Евгений Константинович, — она… ждет ребенка?
Алексей не ответил прямо. Разбитый, потерявший способность краснеть, он собрал остатки мужества и заученно, как будто давно твердил про себя эту фразу, с упорством обреченного, раздельно сказал:
— Если вы не позволите, я… я все равно женюсь.
Ирина Анатольевна поднялась с тахты.
— Поступай как знаешь, — грустно сказала она. — Но помни: родители могут простить все, кроме… черствости. Не ожидала я от тебя…
— Но что я сделал?!.
— Ты сделал не так, как можно и нужно было, Алеша. Понять тебя нетрудно, но мы хотели бы встретить такое же понимание с твоей стороны. Тебе двадцать лет… Женя, ты бы прилег.
— Нет. Я не лягу. Я помогу тебе с помидорами.